Александр Михайлов - Маяковский

Тем не менее Маяковский опубликовал в «Новом сатириконе» 25 из 31 написанных за это время стихотворений, отрывки из «Облака в штанах».

Реплику: «В рассуждении чего б покушать» - тоже нельзя скидывать со счета. Но в «Новый сатириков» его подтолкнула возможность выхода к широкой читательской аудитории (журнал имел большой тираж). А сатира в ее условных формах открывала кое-какие возможности критики общественного и социального порядка.

Само присутствие Маяковского, его приходы в редакцию, шумные дискуссии, которыми они сопровождались, остроумные и отнюдь не всегда безобидные пикировки с сотрудниками журнала, с начальством вносили в редакционную жизнь разнообразие и беспокойство. Маяковский не давал скучать, а его «вмешательство» иногда шло на пользу журналу.

В. Князев, сотрудничавший в это время в «Новом сатириконе», так выразил впечатление от прихода Маяковского в журнал: «Маяковский - это огромный утес, обрушившийся в тихий пруд. Он в короткое время поставил на голову весь «Сатирикон»... можно было негодовать, улюлюкать, злобствовать, но в глубине души чуткие (не я, конечно) сознавали - это биологически необходимо, чтоб бегемот пришел в посудную лавку «Сатирикона» и натворил там мессинских бесчинств».

Художник А. Радаков бился над иллюстрациями к стихотворениям Маяковского «Гимн судье», «Гимн взятке», «Гимн здоровью», «Гимн ученому», понимая, что Маяковского надо иллюстрировать не так, как других поэтов. Ему не удавался рисунок к стихотворению «Гимн ученому», он получался каким-то неубедительным. Маяковский долго смотрел на рисунок и сказал: «А вы спрячьте голову ученого в книгу, пусть с головой уйдет в книгу». Радаков так и сделал. И рисунок тематически выиграл.

А первым в «Новом сатириконе» было опубликовано стихотворение «Судья» (впоследствии названо «Гимн судье»). В феврале 1915 года. Затем - остальные «гимны», такие стихотворения, как «Чудовищные похороны», «Мое к этому отношение», «Издевательства», «Дешевая распродажа», «Братья писатели», и другие. В них нетрудно разглядеть позицию, заметно отличавшуюся от общей беззубо-либеральной линии журнала.

В гимнах Маяковский давал волю воображению, достигая огромной силы обличения средствами гротеска, гиперболы. Но и в «прямой», не «гимновой», не «восхваляющей» сатире он не очень связывал воображение, обличая пороки буржуазного общества.

Маяковский в сатире гораздо ближе к Горькому, беспощадному критику мещанства, критику буржуазного миропорядка, чем к сатириконцам. Сатира Маяковского военных лет оттеняет трагическое мироощущение поэта, нашедшее яркое выражение в его поэмах. Сатирические стихи, гротеск, гипербола - это горький, очень горький смех поэта над социальным уродством мира. Не все это понимали в то время. В «подлинности» боли сомневался К. Чуковский. Н. Венгров считал, что трагизм Маяковского должен освободиться от «гримас и буффонады»... А ведь стоило вспомнить хотя бы искусство скоморохов, чтобы понять, как близко, иногда нераздельно, уже в самых истоках, смыкаются трагическое и комическое в искусстве. Антивоенная позиция Маяковского должна была привести и привела к разрыву с «Новым сатириконом».

Между тем, мировая война, развязанная империалистическими державами, уносила тысячи и тысячи жизней, требовала все больше и больше средств для ее ведения и уже не сулила России ожидаемых успехов. После первых наступательных операций русская армия одно за другим терпела поражения. Промышленность и сельское хозяйство приходили в упадок, не хватало хлеба, основных продуктов. В то время как буржуазия наживалась на военных поставках, народные массы переживали неслыханные трудности. Недовольство войной, недовольство политикой царского самодержавия привело к развертыванию стачечной борьбы, к столкновениям рабочих с полицией. Все это не находит прямого отражения в творчестве, но в Маяковском крепнет понимание происходящего, понимание характера и целей войны.

В начале сентября 1915 года Маяковский был призван на военную службу и зачислен ратником 2-го разряда в Военно-автомобильную школу.

«Забрили. Теперь идти на фронт не хочу. Притворился чертежником. Ночью учусь у какого-то инженера чертить авто. С печатанием еще хуже. Солдатам запрещают» («Я сам»).

И в другой главке:

«Паршивейшее время. Рисую (изворачиваюсь) начальниковы портреты. В голове разворачивается «Война и мир», в сердце - «Человек».

Две будущие поэмы.

Родных Маяковский успокаивает, пишет им в Москву, что в жизни его мало что изменилось, что после армейских занятий он может делать все то же, что делал раньше, хотя работать приходится много, и он действительно, не без трудностей, конечно, преодолевал эту «дистанцию» - от воинских обязанностей до письменного стола. Этой осенью он написал поэму «Флейта-позвоночник», начал «Войну и мир», которую закончил в 1916 году. Поэма «Человек» была завершена осенью 1917 года.

«Ратника» Маяковского навестил молодой поэт С. Спасский, его почитатель с гимназических лет в Тифлисе. В феврале 1916 года он специально приехал из Москвы в Петроград, приехал «негласным делегатом от всех почитателей Маяковского», чтобы повидаться с ним.

Маяковский жил тогда на Надеждинской, 52, в комнате, которую он снимал у стенографистки М. В. Масленниковой. Комната имела вид временного пристанища. Необходимая мебель: диван, в простенке между окнами письменный стол. Ни книг, ни разложенных рукописей - «никаких признаков оседлого писательства» не увидел в ней московский гость.

С приходом Спасского Владимир Владимирович не прервал работы. А делал он в это время свое «ратное» дело: стоял перед наколотым на стену листом плотной бумаги и раскрашивал какой-то ветвистый чертеж. Вглядываясь в рисунок и прикасаясь кистью к листу, Маяковский вел разговор.

Для гостя, который не видел его несколько лет, Маяковский выглядел возмужавшим и суровым. «Одет он был на штатский лад - серая рубашка без пиджака... Но волосы сняты под машинку, и выступила крепкая лепка лица. Он разжевывал папиросу за папиросой, перекатывая их в углу рта». Интересовался, что делается в Москве, появилась ли способная молодежь. По просьбе Спасского читал отрывки из «Войны и мира». Рассказывал о встречах с Горьким.

По улицам ходил в мягкой шляпе, в темном демисезонном пальто (прислала из Москвы мама), «опасаясь,- как приметил Спасский, - встретить военное начальство шагал, чуть сутулясь, не смотря ни на прохожих, ни на дома. Он шел как во враждебном лагере, где все недоброжелательно и опасно. Глядел исподлобья на город, наполненный офицерскими шинелями, тусклым блеском чиновничьих пуговиц».