Николай Андреев - Трагические судьбы

А стоило, не колеблясь, поверить в искренность намерений полковника. Вчитайтесь только в одну фразу: «К Вам обращается Ваш большой друг, ставший теперь уже и Вашим солдатом-бойцом за дело П р а в д ы, за идеалы истинного свободного Мира и Демократии для Человека, которым Ваш (а теперь и мой) ПРЕЗИДЕНТ, ПРАВИТЕЛЬСТВО и НАРОД отдают так много сил». Стиль, обороты речи, прописные буквы — всё говорит о том, что это написано по зову души. Чувствуется даже некоторая экзальтированность. Не думаю, что КГБ по силам столь ловко сымитировать такую предельную наивность. Меня не оставляет впечатление, что обращение написано 14-летним юным романтиком, искателем приключений, а не 40-летним мужчиной в звании советского полковника, отвоевавшим две войны — Финскую и Отечественную, не раз смотревшим смерти в лицо, человеком, у которого, когда он наденет парадный мундир, вся грудь в орденах и медалях.

В ЦРУ была разработана классификация тех, кто представлял интерес для вербовки. Существуют три типа, склонных к предательству:

— авантюрист ориентируется на достижение максимального успеха любыми средствами, стремится к более существенной роли, которая, как он считает, соответствует его данным;

— мститель мстит за свои обиды либо конкретным людям (руководителям), либо обществу в целом;

— герой-мученник стремится любой ценой преодолеть неблагоприятное для него стечение обстоятельств.

Никак не удавалось определить, к какой категории относится Пеньковский, потому его попытки выйти на контакт вызывали предельную настороженность.

Пеньковский вел нечто вроде дневника, в котором объяснял мотивы, по которым решил стать солдатом-бойцом за дело Правды. Он изливал в этом дневнике всю желчь, которая копилась в душе. Читаем одну из первых записей: «Я веду борьбу в одиночку. И, когда я сижу у себя в московской квартире и излагаю на бумаге свои мысли и наблюдения, мне остается лишь надеяться, что люди, в руки которых они попадут, сочтут их достойными интереса и используют во благо истины».

Истина — это прекрасно, но все же непонятно: зачем он кинулся в откровенности? Ведь по тем временам это было очень опасно — доверять бумаге сокровенные мысли. Возможно, надеялся, что ему удастся перебраться на постоянное место жительство на Запад, а там уж заняться мемуарами, в основу которых и лягут эти записи? Когда Пеньковского арестовали, он, как Глумов (герой комедии Островского «На всякого мудреца довольно простоты»), потерявший дневник, мог бы воскликнуть: «Я валюсь, в глубокую пропасть валюсь. Зачем я его завел? Что за подвиги в него записывал? Глупую, детскую злобу тешил».

Но есть в дневнике полковника и другое. Похоже, дневник Пеньковский вел, чтобы быть самим собой. Ему все время приходилось вести двойную жизнь — вот выпивает он с приятелем, а сам отмечает: это может быть полезно новым друзьям, а это нет. Или навещает своего друга маршала Варенцова, наводит его на разговор о ракетах и думает при этом, пригодится полученная информация для его тайной деятельности или не пригодится. А записи — это он сам. То он пространно рассуждает о коммунистическом режиме, то не может скрыть ненависти к Хрущеву, которая плавно перетекает в восхищение гением Сталина. После чего полковник преклоняется перед мудростью президента Кеннеди. Затем подробно рисует структуру Главного разведуправления.

В дневнике Пеньковский обосновывает свой шаг навстречу ЦРУ, который он долго и тщательно обдумывал: «Женившись на генеральской дочери, я очутился в кругу высшего советского общества. Я понял, что восхваление партии и коммунизма — всего лишь ритуальные фразы в их среде. В частной жизни они лгали, обманывали, подсиживали друг друга, интриговали, доносили и готовы были перегрызть друг другу глотки… Их дети презирали все советское, смотрели только иностранные фильмы и свысока смотрели на простых людей. Наш коммунизм, который мы строим почти сорок лет, оказался обманом».

Не эпохальное, скажем прямо, открытие: коммунизм оказался обманом. Рано или поздно к нему приходил каждый, кто вдумывался в советскую действительность. Но разочарование в строе, в обществе, в котором вращаешься, — еще не повод ловить за руку американских туристов на Красной площади и предлагать услуги определенного рода.

Он не понимал, почему на его честное предложение о сотрудничестве нет отклика. «Я как волк подкрадывался к американскому посольству, высматривая надежного человека, патриота, — с обидой расскажет он позже в Лондоне сотрудникам ЦРУ. — Через улицу от американского посольства скамейка. Я присел, чтобы выкурить сигарету. Два милиционера стали прохаживаться и подозрительно ко мне присматриваться. Машины въезжали и выезжали из посольства. Я высматривал американца, к которому можно было бы обратиться: «Мистер, если вы патриот Америки, то доставьте этот пакет в ваше посольство». Но не удавалось».

Отметим, ради справедливости, что в американское посольство прорывались и разного рода психи — тут Даллес недалек от истины. Начальник паспортного стола Фрунзенского района Москвы, некто Вахрамеев, в один прекрасный день вбежал на территорию посольства и попросил политического убежища в обмен на секретные сведения о проживающих в подведомственном ему районе. По каким политическим мотивам его преследуют, внятно сформулировать не мог. Сотрудники посольства слышали от него только одно: в колхозах живут плохо. Американцы этой ценной информацией уже располагали, потому стали подталкивать гостя к воротам. Он кричал: «Меня заберут, как только я окажусь на улице». Как в воду смотрел: чекисты повязали Вахрамеева сразу же, едва его нога коснулась родной советской земли — и на Лубянку.

Пеньковский был выдержан, терпелив, подстерегал удобный момент.

В декабре 1960 года в Москву приехала делегация британских специалистов, в ее составе был доктор А. Д. Мерримэн. Делегацию принимали в Госкомитете по науке и технике, где Пеньковский занимал должность заместителя начальника отдела, хотя, понятно, основное место работы у него было в Главном разведуправлении. Мерримэн разговорился с Пеньковским, они нашли обоюдоинтересную тему — мотивы «Гамлета» в «Борисе Годунове». Когда завершились официальных переговоры, Пеньковский проводил английскую делегацию в гостиницу «Ленинградская». Заглянувши в бар, выпили по 50 граммов «Столичной», после чего все поднялись в свои номера, а Пеньковский и Мерримэн все не могли наговориться. Пеньковский вдруг спрашивает: не мог бы уважаемый доктор дать ему сигарет?

Они поднялись в номер Мерримэна, где англичанин выделил советскому гражданину несколько пачек «Camel». После чего Пеньковский повел себя весьма неожиданно: включил радио на полную громкость и достал из кармана пальто толстый конверт, завернутый в целлофан. Он сказал, что в пакете секретные документы, которые он хотел бы передать в американское посольство, но только лично кому-нибудь из офицеров разведки. Он попросил Мерримэна позвонить в американское посольство и попросить офицера прийти в номер, причем тот должен прибыть немедленно. Мерримэн растерялся, не знал, что и подумать, звонить отказался и даже не притронулся к пакету. Пеньковский умоляет его взять бумаги и вывезти на Запад. Мерримэн: нет и еще раз нет!