Волки Второй мировой войны. Воспоминания солдата фольксштурма о Восточном фронте и плене. 1945 - Ханс Тиль

полные ведра из-под отхожих мест, одновременно их обитатели получали воду. Еще через полчаса заключенные получали по четверти литра кофе и примерно столько же хлеба, сколько вечером, – около 400 граммов. Мы все еще продолжали есть, когда дверь вновь распахнулась и нам снова предложили огня. Последнюю сигарету честно поделили пополам.

Затем в камеру, будто смазанная маслом молния, проскользнул новый заключенный; он был на волоске от того, чтобы каблуки его обуви не прищемило дверью. Визитной карточкой этого человека служила пара ножниц для стрижки волос; еще через пять минут наши головы были обриты наголо. Напрасно мы старались втянуть этого человека в разговор. Он остался нем и после специального стука в дверь выскользнул из камеры так же стремительно, как вошел в нее.

После этого охрана повела нас на увлекательную прогулку через несколько коридоров и ряд решетчатых дверей в комнату, где мы должны были отдать все свои вещи. Их переписали и спрятали в пакет. Как и в Потулице, мне в лицо бросили комплект абсолютно новой тюремной одежды. На ноги я обул новые сабо, примерил новую рубашку, нижнее белье, получил носовой платок, одеяло, простыни, наволочку для подушки и миску. Затем выдали деревянные ложки. Пошли обратно в камеру. Теперь мы выглядели подобающе, ничем не выделяясь среди прочих.

В это время в камере вылили полное ведро воды с добавленной туда хлоркой, вытряхивали матрасы. Мы уже были знакомы с этим и приступили к уборке. Едва мы закончили, как нас вывели и перевели в другую камеру, где царили грязь и беспорядок, и мы заново сделали уборку. Оттуда нас отвели в третью камеру, которую мы так же аккуратно привели в порядок. После нескольких часов такого «дежурства» мы снова возвратились в нашу старую камеру, которую вновь обнаружили в прежнем состоянии и еще раз начали все сначала. После того как пол там был отполирован с помощью бутылки чистящего средства, нам дали передышку.

Ровно в полдень снова прозвучал сигнал колокола, количество ударов которого, как и утром, последовательно доходило до восьми. Отделения тюрьмы, каждому из которых адресовалось соответствующее число ударов, во время перерыва, получив свой сигнал, приступали к выполнению заранее отработанной схемы, что означало отправку на кухню и обратно группы из шести – восьми человек за полными алюминиевыми котелками. Все должно было быть выполнено очень быстро. Решетчатые двери в каждой секции и на лестничных пролетах дежурные охранники тщательно открывали и так же тщательно запирали за ними снова. Поговорить с кем-либо из заключенных по дороге не было возможности, а если слышались хоть одно слово или крик, то оба участника диалога немедленно отправлялись в карцер.

Качество пищи было примерно такое же, как в Потулице. В полдень мы получали по литру довольно жидкого, почти прозрачного супа, и по пол-литра той же субстанции нам выдавали вечером. Подкупало лишь то, что пища всегда горячая, подавалась вовремя и хорошо переваривалась. Качество хлеба можно было назвать хорошим. Ровно через полчаса после того, как раздавалась пища, звучали те же сигналы колокола на получение ведер с водой.

В том же порядке, что и раньше, ведра с отходами жизнедеятельности выносились из отдельных камер во двор, где мы выстраивались в очередь. Здесь же наполнялись ведра водой для умывания с помощью насоса, и мы относили их обратно. В каждой камере имелось центральное отопление, но отсутствовали туалеты со спуском воды, вернее, вообще отсутствовал водопровод.

Ужин подавали в 5.30. В 6 часов наступала kostka[106]; мы снимали одежду, после чего следовала поверка. Все, кроме нижнего белья, укладывалось в форме куба на табурете или на скамье в коридоре.

Так называемый старший по камере проводил поверку; назывались и пересчитывались группы, и, согласно установленному порядку, нас отправляли спать с пожеланием доброй ночи.

В отличие от Потулица, ночами здесь не проводились многочисленные рейды. И если после поверки заключенные перебьют друг друга насмерть, то, согласно установившемуся порядку, дверь в камеру все равно останется закрытой до утра.

На третий день к нам прибыло пополнение – поляк, которого приговорили к 15 годам за коллаборационизм, сотрудничество с немецкими оккупационными властями. Этот парень явно был подставным. Мы вели себя с чрезвычайной осторожностью и не позволяли себе делать никаких замечаний вообще. Вероятно, он доложил о своей неудаче, потому что после этого на сцене появлялись еще двое, получившие соответственно 10 и 20 лет за то же преступление. Было трудно, но мы не позволили и этим парням обвести себя вокруг пальца.

Несмотря даже на то, что остальные здесь никак не реагировали на немецкую речь (а мы не хотели показать, что немного понимаем по-польски), мы почерпнули много полезных знаний о здании, в котором находимся. Из 700 или 800 заключенных немцев не набиралось и 6 процентов. Подразделение охраны насчитывало 140 солдат. Среди заключенных были представлены все слои польского общества. Интеллигенция: священники, адвокаты, правительственные чиновники, офицеры, арестованные за сотрудничество с немцами, незаконное хранение оружия, дезертирство и т. д. Численно эта группа соответствовала еще одной категории заключенных, значительное количество которых неграмотны. Здесь те, кто получил сроки от 5 лет до пожизненного не только за те же преступления, но еще и за грабежи, убийства и воровство. Позднее я познакомился со многими из них и нашел в этих людях интересную и приятную компанию.

На пятый день нас вызвали к «спецу», который за это время уже успел опросить своих информаторов о том, какого они о нас мнения. После долгого отсутствия общения с тем, кто обитал за зловещей дверью, моему компаньону вновь не повезло, и он вышел оттуда с разбитой головой. До наступления вечера он не признавался мне в том, что его били еще и в живот.

Сохраняя внешне спокойное выражение лица, я предстал перед улыбающимся коренастым мужчиной, который сразу же спросил у меня по-польски мое воинское звание. Когда я извинился и сказал, что не понимаю его, он вызвал переводчика. Мне предложили сознаться в том, что я был офицером СС, потому что у них есть доказательства этого. Скольких поляков я умертвил лично или приказал убить? Обычная тактика не дала никакого эффекта: я предпочел хранить полное молчание. Тогда улыбчивый добряк достал из ящика стола и положил сверху пистолет Маузера и полицейскую дубинку. Мне было предложено выбрать одно из двух, и, если я не заговорю немедленно, тогда он сам примет решение.

– Я не могу вам помешать, – сказал я в ответ. – Вы можете уморить меня голодом или убить в этом прекрасном здании,