«Чувствую себя очень зыбко…» - Иван Алексеевич Бунин

багряный свой убор и страждут озими от бешеной забавы” – от той самой забавы, которой с такой страстью предаюсь и я. А вот осенняя, величаво-печальная осенняя ночь и тихо восходит из-за нашего старого сада большая, красновато-мглистая луна: “Как привидение за рощею сосновой луна туманная взошла”, – говорю я его словами, страстно мечтая о той, которая где-то там, в иной, далекой стране, идет в этот час “к брегам потопленным шумящими волнами”, – и как я могу определить теперь: Бог посылал мне мою тогдашнюю муку по какому-то прекрасному и печальному женскому образу или он, Пушкин?

А потом первые поездки на Кавказ, в Крым, где он – или я? – “среди зеленых волн, лобзающих Тавриду”, видел Нереиду на утренней заре, видел “деву на скале, в одежде белой над волнами, когда, бушуя в бурной мгле, играло море с берегами” – и незабвенные воспоминания о том, как когда-то и мой конь бежал “в горах, дорогою прибрежной”, в тот “безмятежный” утренний час, когда “все чувство путника манит” —

И зеленеющая влага

Пред ним и плещет и шумит

Вокруг утесов Аю-Дага…

К воспоминаниям о Толстом

Прочел “Встречи с Толстым” Н.А. Цурикова, напечатанные в “Возрождении”. Очень ценные и хорошие статьи.

Цуриков прав, что воспоминаниям о Толстом уже конца-краю нет. Но много ли и до сих пор среди этих воспоминаний таких, где бы Толстой чувствовался по-настоящему? В воспоминаниях же Цурикова он чувствуется необыкновенно живо.

Большинство писавших о Толстом принадлежали к среде совсем другой, чем Толстой, говорит Цуриков. И мне хочется прибавить: вот в этом-то и вся беда. Другое дело – Цуриковы. И так бы хотелось, чтобы “Встречи с Толстым” не затерялись среди прочих произведений этого рода.

Цуриковым же следует и поправлять некоторые чужие воспоминания и статьи о Толстом. Вот, например, недавно напечатанная в “Руле” статья г. Бродского о языке Толстого, основанная на воспоминаниях Гольденвейзера, – о языке Толстого не литературном, а житейском. Бродский верно замечает, что “в жизни великих художников мелочи их быта, незначительные на первый взгляд привычки, одежда, манера себя держать, внешний облик и язык, – не литературный, а житейский, – зачастую дают то, чего не заменят целые тома биографий”, – и приводит затем из книг Гольденвейзера “некоторые особенности Толстовского языка”. Были ли, однако, эти особенности лично Толстовскими? Спросите Н.А. Цурикова – он ответит, что, конечно, нет, нисколько.

Это же скажу и я, тоже земляк Толстого, принадлежащий к тому же быту, что и Толстой. Нет, это не Толстовские, это наши общие особенности: особенности языка той сравнительно небольшой местности, самые дальние окружные точки которой суть Курск, Орел, Тула, Рязань и Воронеж. И разве не тем же языком пользовались чуть ли не все крупнейшие русские писатели? Потому что чуть не все они – наши. Мы недавно говорили об этом с Цуриковым, и он в своих “Встречах с Толстым” уже написал это: замечательная местность, много славных земляков у нас с ним! Жуковский и Толстой – тульские, Тютчев, Лесков, Тургенев, Фет, братья Киреевские, братья Жемчужниковы – орловские, Анна Бунина и Полонский – рязанские, Кольцов, Никитин, Гаршин, Писарев – воронежские. Даже и Пушкин с Лермонтовым отчасти наши, ибо их родичи, Воейковы и Арсеньевы, тоже из наших мест, из наших квасов, как говорят у нас.

Повторяю, из всего множества примеров, которые приводит Гольденвейзер в доказательство особенностей Толстовского языка, я не нашел ни одного, который убедил бы меня в этих особенностях.

– “Толстой слегка пришепетывал: например, слово лучше произносил как лутче…”

Пришепетывание тут совсем не причем. Я никогда не пришепетывал, а всегда говорил “лутче”, ибо у нас все так говорили – и в семье, и на дворе, и в деревне, где пели:

  Лутче жити без заботы,

Чем богатому ходить!

– “Толстой букву г в большинстве случаев произносил как легкое французское аш…”

Но я, в силу вышеуказанной причины, даже и после шестилетней жизни во Франции, говорю: Господи почти как Хосподи.

– “Толстой употреблял такие выражения, как намедни, давеча, эдакой вместо этакий, свита вместо армяк; Толстой говорил скрыпка вместо скрипка, скородить вместо боронить, делал ударение на втором слоге с конца в слове до-смерти…”

И опять я только усмехаюсь: но мы все и всегда так говорили!

Кстати, вообще о языке этой нашей местности. Конечно, не мешает помнить столь затрепанное замечание Пушкина о языке московских просвирен. А не лучше ли все-таки был наш язык? Ведь к нам слали из Москвы (для защиты от набегов татар) служилых людей со всех концов России. Не естественно ли, что тут-то и должен был образоваться необыкновенно богатый, богатейший язык? Он, по-моему, и образовался.

“Своими путями”

Случайно просмотрел последний номер пражского журнала “Своими путями”. Плохие пути, горестный уровень!

Правда, имена, за исключением Ремизова, все не громкие: Болесцис, Кротков, Рафальский, Спинадель, Туринцев, Гингер, Кнут, Луцкий, Терапиано, Газданов, Долинский, Еленев, Тидеман, Эфрон, и т. д. Правда, все это люди, идущие путями “новой” русской культуры, – недаром употребляют они большевистскую орфографию. Но для кого же необязателен хотя бы минимум вкуса, здравого смысла, знания русского языка? Вот стихи Болесциса, которыми открывается номер:

Капитан нам прикажет строго:

  Обломайте стрелу на норд,

Чтоб назад не найти дорогу…

Мы стаканы осушим до дна,

  Бросим золото в грязь таверэн…

Вот Рафальский:

Кончить жизнь не стоило б труда,

Но слаще длить в пленительном обмане,

Что на ладони каждая звезда…

Вот Туринцев:

Дебаркадер. Экспресс. Вагон – и Вы…

Вы за щитом, мы не одни,

Сейчас не должен дрогнуть рот…

Вот Гингер:

Всей душой полюбила душа моя

Тех, кто любит чужие края…

Для кого поселянка румяная

Исходила парным молоком,

В ком разгуливала безымянная

  Кровь, а сердце большим молотком…

Вот Давид Кнут, у которого некто Он, идущий “за пухлым ангелом неторопливо”, обещает Ною награду —

За то, что ты спасал

  Стада и стаи мечт и слов,

Что табуны мои от гибели и лени

Твое спасло – Твое – весло…

Вот Ладинский, подражающий, очевидно, Третьяковскому:

В Соленой и слепой стихии

Нам вверен