Записки прижизненно реабилитированного - Ян Янович Цилинский

Русский студент заинтересовал разведчика. Василий тянулся к молодому следователю. Он отчаялся доказать Семеонову, что не совершал преступлений. Казалось, что кореец это должен понять. Семеонов часто выходил из кабинета. Пак и Василий часами оставались вдвоем. Иголкин горячо говорил:

— Гражданин следователь: Меня обвиняют в том, что с целью подрыва и ослабления нашей системы я занимался антисоветской агитацией и пропагандой и распространял клеветнические измышления, порочащие советский государственный и общественный строй. Теперь вы знаете, в чем заключаются обвинения и что я делал в действительности — слушал радио, рассказывал анекдоты, составлял пародии и читал стихи. Поверьте, что это делают все люди моего круга. Они честные, преданные советские люди. Я не могу назвать вам имен, так как понял, что в происходящем здесь сумасшествии мои слова могут обернуться против них. Но вы можете хватать любого на воле, привозить в тюрьму и обвинять в преступлениях. Все действительно совершают то, что здесь называется подрывом нашего государства.

Речь студента подтверждала наблюдения Пака. Советское общество разложилось. Его граждане в своем падении сами не ведали, что творят. Иосиф Сталин — ложное солнце. Он знает, в чем заключается человеческое счастье, но не может заставить людей принять его. Он не способен управлять людскими делами и помыслами.

«Это сделаем мы, — думал Пак. — Сердца наших граждан будут наполнены только одним — великим учением Ким Ир Сена. Страна утренней свежести станет светлым раем и примером для человечества».

Надеясь, что он встречает сочувствие, Василий продолжал:

— Вот, например, гражданин следователь Симеонов считает, что поэма Николая Гумилева «Капитаны» — вредное антисоветское произведение. На самом деле в ней нет ничего плохого. Послушайте, какие это прекрасные и чистые стихи.

Студент начал декламировать.

Пак говорил, читал и даже немного умел писать по-русски. Но строя русского языка азиат не понимал. Текст поэмы Гумилева, вшитый в следственное дело, был для него подобен математическим выкладкам, абстрактным и отвлеченным. Теперь прежде мертвые строки заговорили. Речь чтеца открывала изумленному слушателю человеческие страсти, помыслы и стремления, о существовании которых он раньше не подозревал. Пак погружался в мечты и дела этих людей и видел волны морей, по которым шли вдаль корабли.

Голос Василия крепчал. Он чувствовал, что его наконец понимают и слушают. Понимают и, может быть, верят после двухмесячного кошмара допросов. Василий читал восторженно и вдохновенно.

Голос чтеца замолк. Пак спрашивал и спрашивал о неясных ему местах поэмы. Василий давал пояснения. Особенно поразила Пака легенда о летучем голландце. В эпосе Страны утренней свежести такой легенды не было. На следующих допросах русский студент много раз повторял корейскому соглядатаю стихи казненного русского поэта. Пак запомнил поэму «Капитаны» навсегда. Стихи отложились в его памяти не чередою слов, а в звуковом образе взволнованного голоса студента.

Автору удалось немного узнать о дальнейшей жизни слушателя Иголкина. Мечта Пака осуществилась. Страна утренней свежести стала идеалом общественного устройства. Он берег счастье своего народа, озаренное и согретое солнцем Великого учителя Ким Ир Сена. Охранное ведомство, где на больших постах служил собеседник Василия, ведало все о делах и помыслах каждого гражданина. Если в сердца закрадывалась тень сомнения, то эти сердца вырывались и жглись. Пак не знал пощады к отступникам. Но страж порядка и веры имел тайную страсть. Он помнил поэму Гумилева и голос Василия. Пак призывал этот голос и погружался в певучий ритм стиха. Ему казалось, что он поднимается рядом с теми,

Кто дерзает, кто хочет, кто ищет,

Кому опостылели страны отцов,

Кто дерзко хохочет, насмешливо свищет,

Внимая заветам седых мудрецов!

Он разделял дорогу бродяг и странников и с ужасом понимал, что действительное человеческое счастье не посещало Страну утренней свежести и прячется в большой и прекрасной вселенной, которая открылась скитальцам. Пак верил, что

…как прежде, есть страны

Куда не ступала людская нога,

Где в солнечных рощах живут великаны

И светят в прозрачной воде жемчуга.

……………………………………….

И карлики с птицами спорят за гнезда.

И нежен у девушек профиль лица…

Ревнитель веры великого Ким Ир Сена хотел уберечь красоту открывшегося ему большого мира и был готов своим телом заградить нежный профиль девичьих лиц от тени солнца Учителя. Пак страшился своей измены. Над Кореей стояло злое солнце. Вспышка ярости могла испепелить отступника.

Хуже будет только тебе

На очередном допросе в середине июля Семеонов сказал:

— Иголкин! Материалами дела теперь ты полностью изобличен в антисоветской агитации и в принадлежности к преступней группе. Рассказывай о причастности к террору, который замышляли твои сообщники. Увиливать не советую. У нас есть способы развязать твой ядовитый язык.

Василий уже имел тюремный опыт и слышал от сокамерников об этих способах. Он сам испытал лишь психологическое воздействие и пытку бессонницей. Но был еще карцер, наручники, одиночка и многое другое, подавляющее волю к сопротивлению. По тюрьме бродил слух о таинственной и страшной Сухановке. Василий не хотел сознаваться в терроре и приготовился к худшему.

Думать о худшем заставляла перемена в поведении Семеонова. Раньше следователь относился к Василию покровительственно и доброжелательно. Казалось, что он переживает глубину падения преступника и его несчастье. Роль справедливого и душевного старшего товарища подходила и хорошо удавалась Семеонову. Это был крупный полнеющий человек средних лет с плотной и ладной фигурой. С его приятного и чистого лица не сходило выражение благожелательности и огорчения. Большие темные глаза смотрели внимательно и сочувственно. Омерзительной в облике была только улыбка Она смывала с лица все человеческое и открывала спрятанную в глубине жестокость и плотоядность. Улыбку следователя Василий старался не замечать.

Приступив к дознанию о террористической деятельности, Семеонов преобразился. Из его уст непрерывным потоком лилась матерная брань и сыпались угрозы. Он стучал кулаками, топал ногами, метался по кабинету и подносил кулаки к лицу подследственного. Василию казалось, что перед ним мечется не живой человек, а чудовищная кукла, в утробе которой закручена бесконечно длинная пружина несчастья. Но пружина слабела, и следователь, тяжело дыша, садился и вызывал вертухая. Преступника на час-полтора отправляли в бокс.

Затем все повторялось сначала. На третьем допросе по делу о терроре Василия вывели из кабинета и, вместо того чтобы вести в бокс, препроводили на пять суток в карцер. Василию не достался карцер, оборудованный системой подачи горячего