Мария Арбатова - Мне 40 лет

Мечта сбылась, но он попал в плохие руки. Явный баритон, не мог доказать это педагогу по вокалу. Его учили и грузили как бас, и какое-то время он справлялся и даже пел Мефистофеля. Потом полетели связки, и с возможностью петь можно было попрощаться. Вообще, нравы в Горьковском музучилище были простые, например, для получения новых роялей директор училища дала распоряжение порубить старые рояли во дворе, чтобы честно списать.

В депрессии по поводу перегруженных связок Саша уехал в Якутию работать на стройке… И, о, чудо! Голосовой диапазон восстановился. Окрылённый, приехал в Москву, пошёл по вузам, но уже была середина учебного года. Уговорил, чтоб прослушали в Гнесинском училище, на отделении музкомедии. Прослушали, тут же взяли на третий курс, точнее на два курса одновременно. Учась на третьем курсе, должен был параллельно учиться на втором, гася академические задолженности. А это и танец, и вокал, и мастерство по шесть часов в день. Тут-то мы и увиделись в кафе «Аромат».

Сашин отец тоже не относился всерьёз к сыновнему выбору профессии, то есть, конечно, когда собирались родственники, заставлял спеть там какую-нибудь «арию Каварадосси» или романс по-итальянски, но особо не гордился. Отец не реализовал собственные актёрские возможности и работал парторгом на закрытом заводе. Он тоже был красавец-мужчина с суперменскими амбициями, и каждый год в день рождения, почти до самой смерти, фотографировался, стоя на руках на заборе.

Мы подали заявление в конце апреля, регистрацию нам назначили на 28 августа. Именно в этот день я сдавала последний вступительный экзамен в Литературный институт, а Саша лихорадочно заканчивал ремонт.

В день свадьбы, пока я сдавала немецкий язык, Саша покупал недостающее в свадебном комплекте. Туфли, не зная моего размера, взял, на всякий случай, на три размера больше. Кольцо, совсем другого цвета и другой пробы, чем у него. Мамы и подруги суетились вокруг стола, заказанного Веркиной матерью в ресторане «Прага». Примчавшись с экзамена с высунутым языком, я напялила джерсовый белый комбинезон, изысканный алый жилет и туфли, в которых можно было передвигаться, только не отрывая ног от земли. Саша надел роскошный французский костюм, гипюровую рубашку и лакированные концертные туфли на огромной платформе. Благодаря деньгам его родственников вместо хипповской свадьбы мы упаковались по высшему разряду своего времени и даже побежали ловить не заказанную заранее машину.

На шикарном черном «ЗИМе» подкатили к загсу и обнаружили, что там обеденный перерыв, а регистрация закончена. Вернуться домой неженатыми было неудобно, люди сидели за столами и ждали законного брака. Стали ждать и мы. В загсе никого, кроме нас, не было, «все ушли на фронт», и можно было вынести всю обстановку.

Ограничились кражей маленького кактуса в горшочке, который впоследствии мистическим образом сопровождал брак, размножаясь и цветя в соответствии с сюжетом. Когда он, отмучившись, сдох, кончился и брак. Я вынесла армию кактусовых потомков в горшках на лестницу, и какой-то наивный человек утащил их себе вместе со всеми нашими эмоциями, нанизанными на иголки и спрессованными в толщах зелёной мякоти. Ведь кактус — растение, питающееся разлитой в воздухе агрессией.

Наконец появились сытые после обеда тётки и соблюли формальности. Мужем и женой мы гордо вышли на Кутузовский, увидели, что «ЗИМ» подло не дождался, несмотря на предоплату, и поехали домой на 39 троллейбусе, ещё ходившем по Арбату.

На свадьбе кто-то из подружек, прилично выпив, хвастался моей свекрови о своих и моих сексуальных подвигах, народ веселился, а потом падал и засыпал в складках местности. Первую брачную ночь мы провели в кладовке, где, сидя на стиральной машине, играли до рассвета в шахматы по причине свежего аборта и отсутствия спальных мест.

Я ещё не знала, как тяжело будет Саше жить среди птичьего щебета моих друзей, как он будет воевать с ними за свою территорию в семье. Учась и работая среди актёрского братства, он не захочет войти в мою высоколобую богемную компанию и, будучи несветским человеком, останется технарём от пения.

В сентябре началась учёба в Литературном институте. Давным-давно выживший из ума ректор Пименов взял меня в свой творческий семинар. О его вкладе в отечественную культуру была известна только одна история. В 37-м году, заведуя театрами, он пришёл в Большой, и хорошенькая балеринка сделала ему глазки: «Вы у нас будете служить?». Пименов вытащил наган из кожаного пальто, весомо положил на стол и сказал: «Нет, это вы все будете у меня служить!».

Кроме меня, в семинаре были какие-то заскорузлые взрослые провинциальные мужики. Рассевшись в ректорском кабинете, мы два часа слушали, как мэтр нудно пересказывет пьесу Афиногенова «Машенька». Второй семинар я прогуляла, но выяснила, что опять пересказывалась пьеса «Машенька». На третьем семинаре при первых тактах «Машеньки» я начала хихикать. Пименов строго посмотрел на меня и сказал без предисловий: «Если ты к концу первого семестра не напишешь пьесу о рабочем классе, выгоню к Розову, там все такие!». Не дожидаясь конца семестра, я заявилась к Розову, сообщила, что меня прислал ректор и навеки поселилась.

Сначала понравилось, что никто не называл фамилии Афиногенова. Вместе с Виктором Сергеевичем Розовым семинар вела блистательная Инна Люциановна Вишневская, по кличке Инна Люциферовна. Ничему научить оба не могли и не силились, поскольку представления о профессии у обоих были туманны. Розов обслуживал советский строй на отметку «кич с плюсом», Вишневская писала хвалебные статьи о монстрах соцреализма. Как въедливая зануда, я сразу прочитала пьесы Розова, увидела, что с драматургической архитектурой он справляется плохо, и перестала ждать от него обучения. Статьи Вишневской казались просто написанными другим человеком, это была совковая конда, без всякого изюма, из которого целиком состояла Вишневская в эстрадном жанре. Когда она начинала рассказывать, то Ираклий Андроников казался косноязычным провинциальным подростком.

У мужа начались проблемы с учёбой. Его откровенно травил режиссёр по мастерству. Какие-то разборки по поводу этюдов: «Я так вижу, а я так не вижу!», обычная история в театральных вузах, вырастающая из свинства педагога и негибкости студента.

К концу года режиссёр, будучи уважаемым в училище, но вполне незаметным старичком на фоне театральной Москвы, выставил Саше два по актёрскому мастерству и добился двойки по вокалу, за выдающиеся возможности в котором муж был зачислен среди года без экзаменов. История была поучительна своей бесстыдностью, но застой изобиловал подобными историями, они мало кого удивляли. Это было ужасно ещё и потому, что жуткое слово «армия», мгновенно материализовалось в виде повесток из военкомата. На счастье, я оказалась беременной, точнее, дважды беременной, но мы ещё не знали о близнецах и, несмотря на сильный токсикоз, принялись путешествовать, чтобы расширить ребёнку картину мира.