Лариса Гармаш - Лу Саломе

Итак, в те месяцы, будучи прилежной ученицей и читательницей как Фрейда, так и Адлера и не желая зависеть ни от чьего мнения, она пытается сопоставлять их взгляды на одни и те же явления и их терапию. Исключительность Лу проявилась и в этом случае: она оказалась не только единственной женщиной, но и единственным человеком, умудрившимся учиться одновременно и у Фрейда, и у Адлера. "Обет молчания" она не нарушила: даже когда она прекратила посещать занятия Адлера, отдав однозначное предпочтение Фрейду, в "лагере Фрейда" об этом долго никто не подозревал. Дело же было в том, что Лу пришла к выводу, который не собиралась обнародовать: что терапия Фрейда отличается от адлеровской, как нож хирурга от мази знахаря. Адлер еще некоторое время пытался вернуть ее в лоно своих сторонников, но Лу оставалась непреклонной, заявив, что полезным для нее моментом в общении с Адлером была упомянутая книга. К этому она добавляла, что "даже самая соблазнительная среди всех возможных концепций не могла бы меня отвлечь от того, что открыл Фрейд. Когда знакомишься с его методом исследования, понимаешь, что самому блестящему теоретику психоанализа не удалось бы заговорить меня от его чар и что никакие несовершенства теории Фрейда не смогли бы обесценить сам метод в моих глазах… Но если бы я принялась объяснять, что ему позволило сделать свои открытия, я бы рассмешила его в третий раз. Это все равно что пытаться уточнить, каким силам подвластны пальцы скульптора или рука художника". Тем временем в прессе появляются сообщения, что Лу пополнила "секту экзорцистов", как с подачи Адлера называли приверженцев Фрейда, и опубликовала ряд статей, оскорбляющих общественную мораль. Сам Адлер в конце концов так отозвался о своих отношениях с Фрейдом и Лу: "Мои взгляды могут быть ошибочными. Не по этой ли причине их стоит подворовывать?"

Надо сказать, что Лу вошла в психоанализ, когда он уже сформировался в своих принципиальных пунктах, и теперь в нем забрезжили свои расколы — диссидентами, в первую очередь, явились Адлер и Юнг. Суровость Фрейда в борьбе за единство теории стала притчей во языцех. Не терпевший отступничества в вопросах своего учения, он, кажется, позволял непозволительное только Лу — ему нравилось, как она дополняла его "анализ своим русским синтезом": "Я начинаю мелодию, обычно очень простую, Вы добавляете к ней более высокие октавы; я отделяю одну вещь от другой, Вы соединяете в высшее единство то, что было раздельно. Я молчаливо принимаю за данность пределы нашего понимания, Вы обращаете на них наше внимание. В целом мы понимаем друг друга и придерживаемся одного мнения. Только я пытаюсь исключить все мнения, кроме одного, а Вы стремитесь включить все мнения, взяв их вместе". Не оживает ли в этом союзе былая идея, высказанная Лу в "Русской философии и семитском духе", — идея о плодотворности взаимодействия "телескопически воспринимающего вещи" семитского духа и характерной русской диалектики синтеза? И вновь Фрейд возвращается к их совместной задаче соединить эти две ориентации: "Каждый раз, когда я читаю Ваши замечательные письма, я удивляюсь Вашему искусству выходить за пределы сказанного. Естественно, я не всегда иду здесь за Вами. Я редко испытываю такую потребность в синтезе. Единство этого мира кажется мне столь самоочевидным, что не нуждается в обосновании. Меня интересует другое — вычленение и разделение того, что иначе окажется перемешанным в единой первичной массе. Короче говоря, я аналитик…"

Своей приверженностью синтезу Лу, пожалуй, в наибольшей мере была обязана кумиру своей юности — монисту и пантеисту Спинозе. Она искренно обрадовалась, когда среди близких учеников Фрейда нашла того, кто независимо от нее начал заниматься вопросами сходства Спинозы и психоанализа, — Виктора Тауска. "Белокурый упрямец и звериный собрат" Тауск был намного моложе Лу: ему было тридцать три года. Он был родом из Хорватии, по специальности правовед, судья, к тому же имевший за плечами опыт журналистской работы в Берлине и Вене. Чтобы лучше разобраться в психоанализе, он в тот период специально оканчивал медицинский факультет и в кругу учеников имел репутацию одного из самых способных. Поначалу Тауск сблизился с молодой подругой Саломе, актрисой Элен Делп, с которой Лу прибыла в Вену. Но как это не раз происходило в ее жизни, стоило вспыхнуть пламени общего очага интереса — и Лу магнетически приковала к себе его внимание. Несмотря на разницу в возрасте, они стремительно сближаются, и молодой доктор права и студент медицины завоевывает ее любовь. Она весело рассказывает ему, как, тайком продав свои украшения, приобрела в юности том Спинозы и штудировала его вместе с Гийо. В декабре 1913 года она завязывает диалог о Спинозе и психоанализе в переписке с Рильке, и тот через друга-поэта Франца Верфеля достает ей все произведения Спинозы. Она посылает Райнеру очерк Тауска о голландском мыслителе в связи с учением психоанализа, и тот высоко его оценивает. Впрочем, эти отношения были насыщены не только интеллектуально — Виктор задел в Лу глубинные душевные струны: она как могла поддерживала финансово нуждающегося и несчастного в браке Тауска, баловала его детей, покупая всевозможные лакомства и билеты в кино.

Вместе с Тауском Лу участвует в его вводном семинаре зимнего семестра 1912/13 года. И вместе осенью 1913 года они едут на IV психоаналитический конгресс в Мюнхен, где Тауск собирается выступить по поводу своего спинозианского психоанализа.

На этом конгрессе Лу познакомит Фрейда и Рильке, и Райнер, хотя и не считал себя фрейдистом, примет при посредничестве Лу многие его идеи, которые сразу же преобразятся в его творчестве в присущие ему поэтические символы. Рильке будет сердечно принят в венском доме Фрейда, когда он, получив в начале войны повестку, приедет попрощаться, — и по увольнении со службы в 1916 году он также первым делом посетит этот дом. Война удивительно сблизит всех троих; каждый из них по-своему — непрекращающимися исследованиями и поэзией — будет противостоять нарастающему хаосу. Фрейд, памятуя о знаменитом оптимизме Лу, спрашивает в своих письмах начала мировой войны: "Вы все еще верите, что все это — "большие братья"?" "Все вместе они стали почище черта", — грустно шутит Лу и добавляет: так происходит потому, что государства не позволяют себе всерьез уделить внимание психоанализу. Фрейд отвечает, что он не сомневается, что человечество преодолеет и эту войну, но он знает наверняка, что его ровесники уже не смогут с радостью видеть мир. Лу ждет еще одно потрясение — известие о революционных событиях у нее на родине. Семьи ее обоих старших братьев переворот и гражданская война повергли в глубокую нужду и бедствия. Второй брат, Роберт, вернувшись домой после похорон своего сына в Крыму, обнаружил свое маленькое поместье полностью разрушенным и разграбленным, и его семья смогла выжить лишь благодаря милосердию их слуги: тот выделил им небольшое помещение на чердаке и капустный суп во время обеда, если брат помогал ему на поле. Письма Лу доходили туда очень редко. И ее тревога и беспокойство невольно прорываются в переписке с Фрейдом, хотя для этой переписки, сосредоточенной на психоанализе и психоаналитиках, обмен политическими новостями совсем не характерен. В июне 1917 года она признается ему в "глубоких эмоциях", вызванных событиями в России, в которые она трагически погружена, несмотря на "запоздалое и чудесно сияющее начало лета". Она не упоминает, что, по-видимому, революция лишила ее состояния и теперь психоанализ наряду с книгами становится для нее единственным источником дохода. Впрочем, Фрейду не понадобились уточнения: известно, что он несколько раз оказывал ей финансовую помощь, не дожидаясь никаких обращений (и так он поступал по отношению ко многим своим нуждающимся ученикам).