Василий Катанян - Современницы о Маяковском

27-го еще одно чтение "Бани" дома. Опять человек 30. Из всего, что было сказано после чтения, записано только: "Марков[32]говорил, что для того, чтобы ставить Маяковского, ему, Маяковскому, нужен свой театр". Нора Полонская, бывшая на этом чтении, сказала мне, что "Баня" очень понравилась Яншину и он раззвонил об этом всему Художественному театру и требовал ее постановки. Вне зависимости от того, могло ли это произойти, это было невозможно еще и потому, что пьеса уже была отдана Мейерхольду. Но, может быть, это объясняет еще две записи в моем дневнике: 29 сентября — "Худож. театр собирается заказать Володе пьесу", 2 октября — "Вечером приходили из Худ. театра разговаривать о пьесе". П. А. Марков, не помню, с кем еще.

Не так все проходило гладко и благополучно, даже если судить по моим телеграфным записям. 24 декабря, например, какие-то "осложнения с разрешением к постановке "Бани". 20 декабря: "Читал "Баню" в реперткоме — еле отгрызся".

Одновременно с Москвой постановка пьесы готовилась в Ленинграде. 2 февраля 1930 года я записала: "Говорят, в Ленинграде собираются снять "Баню". Володя взволновался, а уехать от выставки не может. Я вызвалась съездить". 3 февраля: "Никто пьесу не снимает, только публика не ходит и газеты ругают. Велосипедкин вместо — я туда и по партийному билету пройду — говорит: по трамвайному. Так "попросили"… Постановка талантливая, но недоделанная (в один месяц пришлось сделать)".

Маяковский не выносил бесцеремонного отношения к своим стихам, не прощал его. 28 ноября 1929 года я записала: "Володя приехал из Ленинграда и рассказал, что ушел с "Клопа", не досмотрев, рассердился на отсебятину".

22 декабря: "Володя ругался по телефону с "Безбожником" из-за перевранных стихов".

Журнал "Безбожник" напечатал стихи Маяковского с какой-то переделкой, не прислав предварительно корректуры. Получив номер, Володя озверел. Помню, как он рычал в телефонную трубку. "Безбожник" объяснял, что теперь уже ничего не поделаешь, номер отпечатан. Тогда Володя потребовал, чтобы перед ним официально извинились. Не помню, в какой форме это было сделано — письменной или торжественно-устной. Он мотивировал свое требование тем, что в следующий раз они будут помнить, что нельзя безнаказанно перевирать его.

В конце 1929 года Маяковский затеял свою отчетную выставку "20 лет работы". На одном из заседаний ЛЕФа[33] была избрана комиссия, которой было поручено этим заняться. Мои записи по этому поводу, к моему горю, также сверхкратки.

6 декабря: "Володя собирает материалы для своей выставки и в ажиотаже от того, сколько наработал". 9-го: "Володя с Наташей Брюханенко составляет книгу из плакатных подписей". 11-го: "Я была в Ленинграде, узнавала для Володи в Пушкинском доме и у Жевержеева [34] о материалах для выставки". 29 октября: "Володя с утра до вечера в бегах. Полночи клеит с Зиной Свешниковой выставочные альбомы". Через месяц, 20 января 1930 года: "На выставку отпечатали такие безвкусные билеты, что по ним идти противно. Володя огорчен, хотелось, чтоб все, относящееся к выставке, было образцово-показательное". На следующий день: "Мальчики придумали над витриной с газетами сделать надпись: "Маяковский непонятен массам" (мальчики — молодые лефовцы: Литинский, Алелеков и др., помогавшие Маяковскому оформлять выставку). 31 января: "Комиссия не собралась ни разу, и выставка, которую Володя мечтал организовать блестяще — вот как надо это делать! — получилась интересной только благодаря материалу".

1 февраля выставка наконец открылась. Я записала тогда: "Поехали в 6 ч. вечера на открытие выставки. Народу уйма — одна молодежь. Выставка недоделанная, но все-таки очень интересная. Володя переутомлен. Говорил устало. Кое-кто выступал, потом Володя прочел вступление в новую поэму — впечатление произвело большое, хотя читал по бумажке, через силу".

Помню, что Володя в этот день был не только усталый, но и мрачный. Он на всех обижался, не хотел разговаривать ни с кем из товарищей, поссорился с Асеевым и Кирсановым. Когда они звонили ему, не подходил к телефону. О Кассиле сказал: "Он должен за папиросами для меня на угол в лавочку бегать, а он гвоздя на выставке не вбил".

Эта мрачность запечатлена на фотографии, снятой в тот день, на фоне плаката РОСТА. Не понимаю, почему именно она получила такое широкое распространение!..

У Осипа Максимовича не было дневниковых записей, но через десять лет после смерти Маяковского, собираясь писать воспоминания о нем, он начал их с рассказа об этом времени, о том, в каком Маяковский был душевном состоянии, когда готовил свою выставку.

"В конце 1929 года Володя завел разговор о том, что он хочет сделать свою выставку — хочет собрать свои книжки, плакаты, материалы — и как бы отчитаться за 20 лет работы. Говорил он об этой выставке спокойно, деловито — как об очередной форме выступления. Когда-то он устраивал "Дювлам"[35], всякие отчетные вечера, а теперь "20 лет работы". Нам не могло прийти в голову, что Володя придает этой отчетной выставке особое значение.

Володя захотел признания. Он хотел, чтобы мы, рефовцы, взяли на себя организацию его выставки и чтобы на выставку пришли представители партии и правительства и сказали, что он, Маяковский, хороший поэт. Володя устал от борьбы, от драк, от полемики. Ему захотелось немножко покоя и чуточку творческого комфорта.

Володя видел, что всякие "рвачи и выжиги" писательские живут гораздо лучше, чем он, спокойней и богаче. Он не завидовал им, но он считал, что имеет больше них право на некоторые удобства жизни, а главное, на признание.

Вот с целью получить это признание Володя и затеял свою выставку.

Ничего этого мы тогда не сообразили и никак не могли понять, чего это Володя нервничает, сердится на нас и не то чтобы прямо, а как-то намеками, полусловами попрекает нас, что мы ничего не делаем для его выставки. Он сделался ворчлив, капризен, груб и в конце концов со всеми рефовцами поссорился. Мне он сказал: "Если бы нас с тобой связывал только РЕФЗб, я бы и с тобой поссорился, но нас с тобой еще другое связывает".

Я видел, что Володя в отвратительном состоянии духа, что у него расшатались нервы, но подлинной причины его состояния я не подозревал. Слишком непохоже и непривычно было для Володи это желание быть официально признанным — слишком привык я видеть Володю в боевом азарте, в драке, в полемике…"

На этом запись Осипа Максимовича о живом Маяковском обрывается.

Когда Володя застрелился, ни меня, ни О. М. не было в Москве. Мы ездили в Лондон повидаться с мамой, она работала в торгпредстве. Мы уже возвращались домой и 14 апреля остановились на день в Голландии, покупали там Володе подарки — сигары, галстуки, трость…