Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства, 1914—1920 гг. В 2-х кн.— Кн. 2. - Георгий Николаевич Михайловский

Наконец я неожиданно для себя заключил с местным еврейским издательством контракт об издании кое-каких сочинений отца. Договор был заключен с обычной для мелких издателей долгой торговлей и тщательным соблюдением формальностей на три года, но, как это ни странно, я один оказался в выигрыше: мне гонорар заплатили, а издательство исчезло бесследно через несколько месяцев — так плохо местные евреи разбирались в политической обстановке.

Не только месяцы, но часто недели и дни меняли правительственные декорации и житейские условия существования. Совершенно поглощённый чуждой мне дотоле екатеринославской жизнью, я был неожиданно возвращён к дипломатии письмом моей матери, со значительным запозданием (при переходе, если не ошибаюсь, Мелитополя в руки большевиков) дошедшим в Екатеринослав. В этом письме мать с откровенностью, которая могла бы стать для меня роковой, писала о том, что её посетил в Севастополе С.Д. Сазонов и через неё передал мне приказание немедленно ехать в Париж для участия в дипломатической работе нашего посольства и его, Сазонова, при Версальском конгрессе. Сазонов настаивал, чтобы я немедленно выезжал на свой счёт, а все затраченные деньги будут мне возвращены из сумм первой же нашей заграничной миссии или посольства. Перед своим отъездом из Севастополя у матери с той же просьбой от Сазонова был мой бывший помощник по дипломатическому ведомству М.Н. Вейс. Вейс прибавил от себя, что Сазонов изумлён и огорчён тем, что я, вместо того чтобы отправиться из Крыма в Екатеринодар, поехал в противоположном направлении, в Киев, и что теперь моё присутствие в Париже на Версальском конгрессе представляется совершенно необходимым «с патриотической точки зрения», так как юрисконсультская работа будет иметь «первостепенную важность для России».

При всём моём скептицизме в отношении возможности победы антибольшевизма, учитывая настроения масс в эту эпоху, я не мог не откликнуться на призыв Сазонова, считая, что если что и можно было сделать для России в это время, то не в самой России, а именно на Версальском конгрессе. Зная, что в Париже никого из юрисконсультов нет, да и вообще за границей тогда из международников был лишь А.Н. Мандельштам, которого Сазонов недолюбливал, как я это отмечал в I части моих записок, я не сомневался, что Сазонов искренне считал моё присутствие «необходимым с патриотической точки зрения».

Не знаю, конечно, каковы были бы результаты моей дипломатической работы с Сазоновым в эту эпоху, если бы мне удалось добраться до Парижа, но плоды его сотрудничества с А.Н. Мандельштамом были убийственны. Когда я позже читал все эти меморандумы, посылаемые Сазоновым и составленные Мандельштамом, у меня волосы становились дыбом. Трудно было представить себе что-либо более неуместное в такую минуту. Сазонову не только не удалось создать благожелательную атмосферу для антибольшевистской России, которой союзники были стольким обязаны, но он оттолкнул от себя и русские инородческие круги своим непримиримым отношением к их национальным стремлениям, отнюдь не несовместимым с интересами России. Сазонов на всё происходившее на Версальском конгрессе смотрел как на «измену» России и, охваченный национальной обидой, продолжал самого себя рассматривать как представителя могущественной державы, забывая, в чьих руках была Россия. Национальная обида смешалась с личной, Сазонов потерял всё своё прежнее самообладание, обиделся на весь мир и проиграл всё. Когда-то мне пришлось изучать в подробностях поведение Талейрана на Венском конгрессе. Сазонов в эпоху Версальского конгресса явился его антиподом. Но не буду предвосхищать событий.

Должен сказать, что я сделал всё, чтобы попасть в Крым, и из Екатеринослава под сочельник выехал окружным путём (ехать прямо было невозможно из-за прекращения движения) в Александровск. Ехать пришлось в теплушке, набитой до отказа простым народом. Исключение составляла небольшая группа немецких колонистов, одетых по-европейски в котелки и безупречные костюмы, что в этой компании выглядело странным. К этому надо прибавить, что чемоданы у них были новенькие, кожаные, изящные и также выделяли их в общей неприглядной обстановке. Доехав до Александровска без инцидентов к позднему вечеру, я вместе с этими молодыми людьми прошёл через город к другому вокзалу, чтобы оттуда ехать по большой магистрали в Крым.

Станция представляла из себя весьма гнусное зрелище революционных времён, это была странная смесь бедных или обедневших людей, даже спекулянты, без которых это время обойтись не могло, и те старались приобрести «защитный цвет», т.е. одевались намеренно неряшливо и неприметно. В так называемом «буфете I и II класса» была устроена ночлежка — люди валялись не только на скамьях, стульях и своих вещах, но и на полу, что было небезопасно для вещей. Буфет функционировал едва-едва, торгуя больше пустым чаем. Само собой разумеется, щегольская группа молодых немецких колонистов ярко выделялась из общей массы пассажиров. Из разговоров я сразу же узнал, что поездов в Крым давно (недели две) не было и будто бы будут завтра, но такими «завтраками» публику кормят каждый день.

Приготовившись провести ночь на стуле, я устроился рядом с немецкими колонистами, как вдруг явилась станционная стража для проверки бумаг. На мой паспорт (чиновника Министерства иностранных дел) не обратили внимания, зато одного из моих спутников заставили пройти в станционную жандармскую часть с чемоданами для их осмотра. Через некоторое время, примерно через час, произошёл новый осмотр пассажиров, и двух остальных немецких колонистов потребовали с чемоданами туда же. Так как первый не пришёл обратно, то у меня появились подозрения, правда, самого неясного свойства.

В третий осмотр внимание остановилось на мне. Меня спросили, какое отношение я имею к моим немецким спутникам. Я ответил, что никакого. Потом пошли расспросы, почему я очутился на юге России, раз мой паспорт из Петрограда. Я более или менее удовлетворительно ответил на эти вопросы и сослался на родных. Когда мне предложили пойти в станционную жандармскую часть для осмотра чемоданов, я отказался, заявив, что у меня ничего, кроме белья и платья, нет и, если желают смотреть, пусть осматривают на месте. Решительно отказавшись последовать за в высшей степени странной комендатурой станции, я, конечно, не подозревал, что этим спас свою жизнь. Надо сказать, что во главе стражи стоял высокий офицер с офицерским «Георгием», в бурке и папахе. Правда, все эти отличия могли быть и фальшивыми.

Часа через два наша зала внезапно наполнилась душераздирающими криками ввалившегося туда незнакомца в сером арестантском костюме. Лицо его было мертвенно-бледно, и он держался руками за левый бок и живот, издавая нечеловеческие крики и стоны. С левой стороны капала кровь, и когда он разжал руки, чтобы сесть на первый попавшийся стул, то все мы с ужасом увидели, что весь бок