О себе любимом - Питер Устинов

Может быть, вы слышали слова, что у такого-то актера год выдался неудачный. Ну, а неудачный год — это такой год, в котором неудачных недель больше, чем удачных. Аналогично, удачный год — это год, в котором удачных недель больше, чем неудачных. Вполне объяснимо, что трудно вычислить среднее количество удачных и неудачных недель. Я недостаточно долго занимался этим делом.

Он со вздохом поднял взгляд к потолку, как будто там происходило что-то невероятно интересное. Я не стал следить за его взглядом, поскольку мне было прекрасно известно, что на потолке ровным счетом ничего не происходит.

— Хорошо, я задам этот вопрос иначе, — сказал он наконец, — Если бы на этой неделе не было войны, то сколько бы вы заработали?

В этот момент ко мне пришло озарение.

— Если хотите, сэр, я могу вам сказать, сколько денег я заработал на этой неделе.

Он закрыл глаза и сломал карандаш.

— Я знаю, сколько денег вы заработали на этой неделе, — простонал он так, словно, готов был расплакаться. — Вы — рядовой армии его королевского величества. Я прекрасно знаю, сколько денег вы заработали на этой неделе!

— О, нет, сэр, — не отступил я. В Эдинбурге состоялась премьера моей четвертой пьесы, «Нос Банбери». Отзывы были многообещающими, и я только что получил причитающиеся мне авторские. Я заглянул в бумажку. — На прошлой неделе я заработал восемьдесят фунтов семнадцать шиллингов четыре пенса, не считая моего заработка в качестве рядового.

Он грохнул кулаком об стол и вскочил с воплем: «Лжете!».

Я изложил ему все факты, надеясь на то, что упоминание об Эдинбурге умерит его гнев. Но наверное, он был родом из Глазго, поскольку эта информация заставила его упереться еще сильнее.

— Так, — сказал он, пронзая меня мрачным взглядом через стол, на котором были разложены те простенькие игры, что не вызывают проблем даже у шестилеток, но якобы многое говорят о сильных и слабых сторонах взрослых, когда те над ними задумываются. — Так, вот мой вывод. Очевидно, что вы психологически не годитесь в сценаристы, поэтому я направлю вас кладовщиком в армейский вещевой склад на Доннингтон-парк, где ваша обязанность будет заключаться в раскладывании кальсон по размерам...

Больше я ничего не услышал — да и не слушал. Впервые в жизни я дал волю приступу гнева. Вся моя досада на идиотизм й нестабильность своего жалкого существования перелилась в очистительный гнев. Я схватил игру и швырнул ее на пол. Испуганный шотландец попятился к двери и позвал на помощь. Меня скрутила пара военных полицейских, и я был спешно доставлен к психиатру госпиталя. Им оказалась женщина-полковник, у которой на плечах были полоски с удивительной надписью: «Бермуда».

Когда она попросила меня объяснить мою бурную реакцию на решение офицера-кадровика, я отметил, что не ему судить, гожусь ли я психологически в сценаристы, когда фильм, сценарий которого писался с моим участием, идет повсюду и получает пышные похвалы. Потом я с чувством заговорил о том счастливом времени, когда я работал при Управлении психиатрической службы — времени, которое уйдет в прошлое, поскольку мне суждено сортировать кальсоны, тем самым помогая быстрее поставить японцев на колени.

Мой сарказм произвел впечатление, и врач весело смеялась, словно эта абсурдная ситуация помогла ей ненадолго отвлечься от повседневной рутины. Она приказала дать мне стакан чаю и велела не беспокоиться. Через неделю-другую меня переведут в военную организацию, которая отвечает за развлечения. Я вернулся в свою палату без сопровождения военной полиции и стал смотреть на душевнобольных.

Мужчину в визитке отчитывала седовласая дама в сорочке.

— Гарольд, вечно ты меня навещаешь в рабочей одежде! — выла она.

Как всегда, находились несчастья и похуже моих.

11

Когда состоялась лондонская премьера моей пьесы «Нос Банбери», я все еще находился в госпитале. На этот раз я написал трагикомедию, где действие шло в обратном направлении — от сороковых годов к началу нашего века. Билл Линнит, наш импресарио, пожелал, чтобы я пришел на генеральную репетицию и посмотрел, не надо ли внести в пьесу какие-нибудь изменения. Для этого он позвонил командиру госпиталя, и полковник не возражал, но намекнул, что он сам, а в особенности его жена, большие театралы, так что их заложник будет отпущен гораздо охотнее в обмен на два хороших кресла в партере. Сделка состоялась, и я отправился в Лондон.

Премьера прошла неплохо, так что мне вместе с актерами пришлось выйти на поклоны. Эта была моя первая пьеса, которая выдержала больше ста представлений, и Джеймс Эгейт в своей рецензии отозвался обо мне как о «лучшем мастере драматургии, работающем сейчас в британском театре». А когда я вернулся в госпиталь, меня обвинили в том, что я вышел на поклоны в военной форме, но замшевых туфлях.

Прежде чем мне успели назначить наказание за это неслыханное нарушение военного устава, психиатр поспешно выписала меня из госпиталя, направив в отдел развлечений. Сначала я вернулся в армейскую службу кинематографии, где мне был оказан холодный прием. Новый старшина отпустил несколько едких замечаний насчет того, что я—псих. При этом его глазки пристально впивались в меня, выискивая свидетельства моей ненормальности. Взвалив мне на спину мой увесистый вещмешок, он затянул лямки так, что я оказался словно в корсете, и на прощанье заявил: «Учтите, кто бы ни оказался вашим следующим старшиной, вы будете вспоминать обо мне как о человеке мягком и добром. Ясно?».

Эти слова прозвучали злобным рыком. Я прибыл по назначению — в викторианское здание на Гровнор-сквер — и встретился со своим новым старшиной. Он мне улыбнулся и сказал: «Ну-ка, давайте я помогу вам снять этот гнусный мешок». При этом он говорил с таким же напором, как его двойник из Уэмбли.

Меня отправили в Солсбери, где я поставил «Соперников» Шеридана. Эдит Ивенс, которая всегда готова была принимать участие в работе на победу, впервые в своей долгой и блестящей карьере сыграла роль миссис Малапроп, а я попытался освоить роль сэра Энтони Абсолюта. В числе исполнителей были как военные, так и гражданские актеры, и вдобавок нам придали восемь музыкантов оркестра берлинской филармонии с дирижером, младшим капралом профессором Рейнхардом Штрицелем, и семь музыкантов из венской филармонии с дирижером, рядовым профессором Рудольфом Щастны. Все они числились в саперно-строительных частях, где британская армия организовала резерв иностранных специалистов, рвущихся внести свой вклад в борьбу с Гитлером.

Репетиции проходили с переменным успехом. Оркестр разделился на две фракции: первая