Ленинградский панк - Антон Владимирович Соя

стеклотару, а тишину – на электрогитару! – орет Дэн. – Каждому человеку – быть!

Офигеть, какой он все-таки крутой иногда.

– Да! Ура! – кричите вы с Тихоней, вскакиваете из-за стола, чтобы скорее обнять друга.

И тут Нинка выдает вроде как себе под нос, но так, чтобы все услышали.

– Ого, какой красавчик.

Лицо Тихони обиженно сморщивается, словно он собрался заплакать. Его везение закончилось. Карета превратилась в тыкву. Очень грустную тыкву на его плечах. Тебе его жалко, но нельзя же так сразу сдаваться. Что за тряпка? Эти отличники совершенно не приспособлены к жизни. Не то что ты и Дэн – отчаянные троечники.

– Привет, девчонки! Неплохо вы тут устроились.

Дэн бесцеремонно вставляет табурет между Тихоней и Нинкой и плюхается на него.

– Чего пьем?

– Уже ничего, – бурчит Тихоня, нервно надевая рубашку.

И, правда, пиво-то кончилось, а ты даже и не заметил.

– Больной отдал Тихоне бас, – отчитываешься ты Дэну о проделанной работе. – Так что у нас есть басист с инструментом.

– Отдал? Круто. – Дэн смотрит то на Нинку, то на Мурзилку. Нельзя сказать, что тебе это нравится. – Блин! Если бы вы знали, во что мне обошлась эта гитара.

Вот любит же чувак напустить туману. Можно подумать, душу он там отдал за эту гитару. Девственностью расплатился. Позер несчастный! – кипишь ты внутри праведной злобой, но подыгрываешь другу:

– Что, Ленка отдавать гитараху не хотела?

Дэн гримасничает, словно борется с собой.

– Ну… Лучше не спрашивай. Эй, Больной, дай-ка мне твоих колес. Мне срочно нужно успокоиться. Реально так нужно успокоиться. Дай циклодольчику. Да побольше! Побольше!

Это цитата из анекдота про таблетки от жадности. И все дружно ржут. Кроме Тихони и Больного. Последний очень сердит.

– Начинается, блин. Их с алкоголем нельзя. Ты же датый, Дэн. Сразу сглючит по-плохому. А мне потом возись с тобой, придурком.

– Я трезв, как стекло, – упорствует Дэн. – Скажите ему, девчонки.

Девчонки смеются. А Больного аж перекашивает, как от зубной боли. Видно, как все вы ему надоели своей вселенской тупостью.

– Да, пожалуйста. Мне не жалко. Одним дураком меньше, одним больше…

Больной уходит, бормоча под нос, и возвращается с тонким прозрачным полиэтиленовым пакетом, полным блестящих упаковок разнообразных таблеток всевозможных цветов и калибров. Кидает пакет на стол.

Ты мечтательно смотришь на это богатство. Вот это поворот. Дэн – молодчага. Сам бы ты никогда не решился. Слишком трусливый, а ведь…

– Глюки – моя мечта, – взволнованно говоришь ты. – Я всегда хотел попробовать, как это – капать из серебряной чайной ложки расплавленным сахаром в рюмку полынной настойки, а потом под галиками писать стихи до утра. Как Бодлер, Рэмбо, или Эдгар По.

– Абсент – вещь. – неожиданно поддерживает тебя Мурзилка. – Мама в Чехословакии пила. Хвасталась перед подругами. Кстати, глюк – это счастье по-немецки.

«Что для русского счастье, для немца глюк», – выдает твой неугомонный мозг.

– Я тоже хочу глюков! – заявляет Нинка, которая, в отличие от Тихони, так и не оделась.

Но, правда, и лифчик проигранный не сняла. А могла бы запросто. Ей нравятся Тихонины обиженные взгляды. Но восхищенные взгляды Дэна ей нравится ловить ничуть не меньше.

Больной воздевает руки к потолку:

– Делайте что хотите! Ума нет – пиши калека.

На столе стоит розетка с горкой простых карамелек с вареньем. Всякие клубнички, лимончики и сливы. Дэн разворачивает одну, раскалывает ножом вдоль и укладывает в каждую половинку по три разные таблетки. Фарширует карамель колесами. Его дурному примеру следуют все остальные, кроме Больного и Мурзилки.

– Идиоты! – стонет Больной. – Мне же вам скорую вызывать придется. А если вас не откачают?

– Не ссы, Димон! – пихает его в плечо Дэн. – Мы просто чаю попьем с конфетами и пойдем. Нам еще с Энди и Тихоней репетировать сегодня! Налей-ка нам лучше чаю. Будь другом!

Больной бурчит:

– Самообслуживание.

– А чего мы репетировать-то будем? – едко интересуется Тихоня. – У нас же песен нет.

– Сча будут! – успокаивает его Дэн, улыбаясь персонально Нинке.

Гармония мира не знает границ. Дэн наливает всем чаю, заглатывает свою конфету. Запивает ее чаем. Бесцеремонно берет у тебя салфетку. Ладно, Дэну сегодня можно.

– Ну, вот песня первая готова, например!

Он деловито втыкается в комбик, картинно настраивается, начинает бренчать на гитаре, глядя в салфетку и напевая:

– Смешная птица пробует взлететь…

Останавливается.

– Нет. Шняга какая-то попсовая. Энди, а напой-ка мне про девочку-панка. Ну ту, что позавчера пытались делать.

Ты только что проглотил свою конфету и весь теперь внутри себя вместе с ней. Ждешь ярких незабываемых галлюцинаций. Тебе и страшно, и интересно. Страшно интересно. Но галлюцинаций пока нет. Так что можно и напеть:

– Полголовы красная, полголовы синяя, ты до того страшная, что можно сказать красивая…

Мелодия рождается сама собой. Дэн подыгрывает тебе, на ходу подбирая аккорды. Круто у вас получается. Во всяком случае, в глазах Нинки и Мурзилки светится искренний интерес. А может, и восхищение.

Даже Больной неожиданно оживляется.

– Ну-ка, ну-ка… Что там за аккорды у вас?

Он берет бас у Тихони, начинает подыгрывать Дэну. Играет он очень хорошо. И выглядит при этом, как настоящий музыкант. Тихоня горестно вздыхает, и тут Нинка забирается к нему на колени и начинает подпевать. И все счастливы. Только ты почему-товыходишь из себя.

Глава 19. Вот как бывает

Ты приходишь в себя примерно через полчаса. Но не знаешь о том, что предыдущие тридцать минут твоей жизни выпали из твоей памяти навсегда. Для тебя время схлопнулось. Вот вы только что начали подбирать аккорды к твоим новым стихам, Нинка залезла к Тихоне на коленки, Мурзилка забавно пританцовывает за твоим плечом, ты видишь ее краем глаза, поворачиваешь к ней голову и… бац – Дэн играет на гитаре, Больной на басу, Энди барабанит ладонями по столу – и все горланят припев песни:

– ДЕВУШКА-ПАНК – это улет!

Кто-то пробил мордою лед.

Кто-то плеснул краски на снег.

Что еще выдашь – двадцатый век?

Энди барабанит? Постой, чувак, но Энди – это же ты. Вот незадача. Похоже, ты видишь вас всех со стороны и даже с высоты. Всех – и себя в том числе. Ты реально вышел из себя. Странно, но совсем не страшно. Скорее смешно. Смешные все до невозможности. Только смеяться не получается, потому что ты поешь, а перестать нельзя – мир погибнет моментально и навсегда. Поэтому всем надо петь и как можно громче. Но вот какая штука – вас же теперь двое, так что ты первый можешь смотреть на всех