Иван Науменко - Сорок третий

О полицаях, перешедших к партизанам, Алена высказывается презрительно:

- Лодыри. Не работая, хотели сладко пить и есть. Они и у вас будут торбохватами, попомнишь мое слово. Поджали хвосты, бо нема другого выхода.

Брата Романа сестра вспоминает редко. Он в семье слывет дикарем. С той поры как женился, выделился на далекий лесной хутор. Из-за хутора, да еще из-за того, что брат не хотел вступать в колхоз, Драгуна в тридцать восьмом году исключили из партии. Это сплыло, можно было б не ворошить старое, если б не жгла Драгуна скрытая, неотвязная мысль. Она связана с преступлением Романа, которое тот будто совершил, когда немцы только наступали. Об этом еще в первую зиму оккупации рассказал знакомый лесничий из Горохович.

Бобруйск немцы захватили на пятый или шестой день войны и оттуда, с севера, пытались вести наступление на Полесье. В Гороховичах стоял бронепоезд, прочно стоял, больше месяца обстреливая позиции немцев, которые загрязли в болотах.

И немцы решили подорвать бронепоезд. Они послали к железной дороге группу диверсантов. Их обнаружил истребительный отряд, в котором нес службу гороховичский лесничий, и почти всех перестрелял. Но один раненый диверсант удрал, и его кровавый след привел к Романову огороду. Тут след оборвался, так как ни немца, ни Романа в доме не нашли. Брат скрывался до того времени, пока село не заняли фашисты.

Драгун много об этом думал. Брат мог скрываться, боясь мобилизации, хотя к военной службе непригоден - на правом глазу у него бельмо. По натуре он, конечно, кулак, в колхоз не вступил, не мог простить, что снесли хутор. Но чтоб помогать немцам?..

Первый день Драгун таил беспокойство, у сестры ни о чем не расспрашивал, но на другой - не выдержал. Глядя Алене в глаза, рассказал, что слышал от лесничего. Сестра отвела взгляд.

- Должно быть, брехня. Боялся, чтоб не забрали, потому и прятался. Он просто крот. Немцы хотели старостой назначить - не пошел. Полицаев просто не терпел.

У Драгуна стало легче на душе, хотя чувствовал - сестра чего-то не договаривает.

- Тебе хоть помогает?

- Воз соломы подкинул в первую осень, когда колхозное делили.

К Роману пришлось наведаться. Нельзя на глазах односельчан, среди которых вырос, миновать родню. Люди на поле - стар и мал. Красноармейским семьям помогают партизаны: возят навоз, впрягают в плуг отрядных коней.

Под вечер Драгун пошел в поселок. В глубине души шевелится недоброе чувство - вряд ли сговорится с братом.

Романова усадьба в самом конце поселка. Новая, выстроенная на косой угол хата стоит к переулку глухой стеной, молодой яблоневый сад заставлен рамочными ульями, за огородом, на лужке, - прясло из посеревших от ветра жердей.

Роман хлопочет возле ульев. Драгун не видел его с сорокового года, с того времени, когда Роман по какому-то судебному делу приезжал в Батьковичи. Он постарел, вид неопрятный: лицо заросло рыжей щетиной, узкие плечи сутулятся, одежда старая, латаная.

- И ты в партизанах? - Роман торопливо бежит из сада на двор, в левой руке держит дымокур, правую, шершавую, сует брату. - А я слышал - ты на службе.

- Служба в лес убежала.

- Все теперь убегают. Вон наши, видишь, как быстро перекрасились. Вчера короба трясли, а теперь банты на шапки цепляют.

Начало разговора неприятное. Брат явно намекал на то, что Василь при немцах служил агрономом.

- Меня оставляли специально. Помогать таким хлопцам, которые вашу полицию на свою сторону перетянули.

- Понимаю, - соглашается Роман сразу. - Чтобы тебя да не оставили.

Скрипит в сенях дверь, во двор выплывает полная, белолицая жена Романа.

- Добрый день, Василька. А мы глаза проглядели, ожидая. Родной же брат все-таки. Может, хоть какая-то помощь будет. Нам еще намедни сказали, что ты тут.

У бездетного Романа хата большая. В чистой половине никелированная кровать с горой пуховых подушек, диван, стулья с дубовыми спинками. Левый угол увешан иконами в серебристых фольговых обводах. Стены выбелены, пол, как яичко, блестит.

На дворе темновато, хозяин зажигает лампочку с потрескавшимся, залепленным бумагой стеклом. Пока мужчины перекидываются незначащими словами, хозяйка хлопочет у стола. Ужинают на кухне.

Винтовку Драгун ставит в угол возле печи.

Роман и его жена время от времени кидают на нее настороженные взгляды.

Стол небогат: яичница, блюдце с нарезанным ломтиками салом, глиняная миска с квашеной капустой. Хлеб черный, из муки грубого помола.

- Давай до дна. - Драгун подымает стакан. - Чтоб ничего меж нами не осталось.

Он снова замечает - жена кидает на Романа как бы предостерегающий взгляд. "Вот такая жизнь, - невольно думает Драгун. - С кровным братом приходится играть в прятки. Стоим на разных берегах..."

Выпивают самогон одним махом. Ольга - так зовут Романову жену только пригубила.

Водка крепкая - первак. Драгун моментально пьянеет.

- Как думаешь дальше жить? Говори, меня не бойся.

Роман такой же суетливый, каким был. Опьянел, давится капустой и одновременно сыплет словами:

- Свет перевернулся. Никакой определенности, никакого порядка. За что хлеборобу зацепиться? Не за что. День прожил, и слава богу. Прямо тебе скажу, Василь, не уважаю я ни полицаев, ни партизан. Одна суета. Покоя не будет. Свет обезумел.

- Не слушай его, Василька! - выкрикивает Ольга, видя, что ее подмигивания и взгляды не помогают. - Он всегда не как люди. Плетет невесть что.

- Нехай слушает, он мой брат. Хоть младший, а из-за меня, старшего, потерпел. Жизнь такая. Ни он, ни я не виноваты.

- Выпейте лучше, мужчины, - Ольга наливает по полстакана. - Ты б лучше, Василька, про семью рассказал. Горюют, бедные.

- Семья по ту сторону железной дороги. Месяц не видел. Теперь, может, выберусь.

Роман снова заговорил. Он как бы исповедуется:

- Я тебе признаюсь. На немцев сначала не так глядел. Думал по-другому будет. Знаешь ведь сам, в нашем колхозе большого порядка не было. Согнали людей в кучу, запрягли лодыря с хозяином в один воз. Так лодырь же везти не будет, как его ни погоняй. Он тепленького места ищет.

- Дурак ты, хоть и старший брат, - сказал Драгун. - Слепой крот. Дальше носа не видишь. Разве без колхоза вытащишь Чапличи из бедности? Ты выбрался на хутор, хорошо жил, а другие? Голода разве не было, не ходили по гарнцу занимать? Ты вспомни, как мы у отца жили? Колхоз просто не успел порядок навести. Но болота же осушил, залежи поднял.

- Человек жить хочет. Сам по себе. Пускай бедно, на одной ржаной похлебке, но чтоб никакой гад над головой не висел, никакой портфельщик. Кем я стал, как землю забрали? Никем, попихачем. Воз дров надо привезти, так иди кланяйся бригадиру. Зачем мне ваша ласка, когда у меня свой конь был? Почему я перед чертом лысым должен шею гнуть?