Стёжки - Эльжбета Чегарова

пришло Дарине Михайловне от племянника, делится между ее потомками. Первая очередь – дети; раз никого в живых уже нет, значит, наступает вторая очередь – внуки. У Дарины Михайловны было трое детей, которые оставили бабке восемь внуков, половина из них уже в мире ином. Наследство делят здравствующие внуки: Вячеслав, Петр, Валентина и Людмила. Искали некую Милославу, о которой никто никогда и не слышал (в военных архивах нашли документ, где генерал-майор Якутович сообщает о родившейся в 1942 году дочери), но безрезультатно. Третья очередь – правнуки, к которым относится Сергей, в разделе наследства не участвуют.

Мы с Никой посчитали такой расклад несправедливым и решили: если нам от отца что-нибудь достанется, с братом будем делиться.

К сожалению, благим намерениям не было суждено осуществиться. В 2008 году проклятый рак забрал Олю, в 2014 году в Париже скоропостижно скончался Антон, и спустя три года, не справившись с потерей семьи, в 2017 году ушел из жизни Сергей Якутович. На момент, когда французская сторона выплатила первый транш наследства Мишеля Орлона (это случилось в 2019 году), в Киеве все умерли.

87

С того времени, как я плакала по несбывшейся поездке в Париж, прошло три года. Тогда я оглядывалась на мужа, теперь летала куда хотела без всякого спроса.

Особенно в Париж. Нет ни одного города, который может соперничать с ним за мою любовь, кроме Петербурга, конечно. Да, там сыро и серо, толпы туристов и воровство, очереди и отвратительный сервис, все так. Я на это не смотрю, Париж – мой город, он как близкий друг, без него тоскую, с ним пою, все прощаю и каждый раз жду встречи.

Надо ли говорить, что, узнав о родственнике, похороненном на кладбище под Парижем, я загорелась идеей найти могилу. Той зимой в поездке со мной была подруга Нина. Мы сели на поезд, доехали до Сент-Женевьев-де-Буа, там влезли в автобус, вышли, где подсказал водитель, – у круглого здания бассейна. На остановке было пусто, спрашивать некого. Решили, что ноги сами доведут куда надо, пошли направо и почти сразу оказались у трехэтажного желтого здания. На стене красовалась табличка дома престарелых Maison Russe. Зашли, огляделись, у кого бы спросить дорогу до кладбища, должно быть недалеко.

Просторный светлый коридор начинался афишей на русском языке: «Сегодня в 18:00 в Стеклянной гостиной вечер городского романса, по окончании танцы» – и расходился в стороны комнатами пансионеров. Таблички на дверях, словно строгие вахтеры, сообщали о хозяевах апартаментов – тут княгиня, там генерал.

Место тихое и совсем не тягостное.

Когда мы нашли кладбище, небо превратилось в серую тяжелую тряпку – вот-вот польет. Разделившись на две группы, мы начали прочесывать ряд за рядом, Нина справа, я слева. Ко мне привязался белый кот, он то плелся следом, то обгонял, ловко перепрыгивая могилы. Потом он потерял ко мне интерес и смылся.

Пошел дождь, мелкий и настолько докучливый, что через час я сдалась.

– Ладно, поехали, будем считать, побывали на кладбище, – сказала я. Хотелось уже горячего лукового супа.

– Нет, мы найдем! Надо в храме спросить. – Нина направилась к воротам с ангелами, за которыми белела церковь с синей главкой. Хорошо, что у меня есть подруга, которая не стесняется задавать глупые вопросы.

Еще готовясь к поездке, я попросила Филипенко перевести на французский фразу, которая могла пригодиться: «Здравствуйте. Мы приехали из России, ищем могилу нашего дядюшки, который был похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа». Я развернула бумажку и протянула священнику.

– Вы говорите по-русски? – спросил он.

– Да, – обрадовались мы. – Бродим среди могил уже два часа, зашли у вас просить помощи.

– Как фамилия вашего родственника? – Служащий с куцей бородкой достал пухлую канцелярскую книгу. – Мишель Орлон не значится, есть Наталья Орлон, похоронена семнадцать лет назад.

Он показал точку на плане, сектор Lin. Оказывается, аллеи кладбища названы по видам деревьев – Сосновая, Еловая, Тисовая, а кварталы захоронений, словно луга цветочные, – Люпиновый, Лавандовый, Ромашковый.

В Льняном секторе около Кипарисовой аллеи мы нашли могилу – на стеле из розового гранита высечены имена Натальи Орлон, урожденной Клюевъ, и ее родителей. Мишель, поставивший памятник жене семнадцать лет назад, упокоился тут же, на кресте блестела новенькая табличка.

Мы зашли в небольшой магазинчик при кладбище, купили незабудок и каменную плиту с бронзовым эдельвейсом и скорбными словами (выбрали наугад, но продавщица, прочитав нашу записку, заменила на подходящую – «дорогому дядюшке»).

Противный дождик все еще моросил. Посадив цветочки, мы спрятали под кустом акации лопатку и банку для воды, на будущее.

Они до сих пор никуда не делись – приезжаю каждый год и достаю.

88

Отец успел подписать необходимые бумаги о вступлении в наследство и умер. Конец наступил на исходе жаркого лета две тысячи седьмого. Ника в это время находилась в Москве, я с детьми срочно вылетела в столицу, дальше все вместе отправились в Крым на машине. Границу между Россией и Украиной пересекали в день, когда Никите стукнуло двадцать. Вышла небольшая заминка с фотографией в его паспорте, но в итоге нас пропустили.

Я хотела забрать детские письма, которые мы писали отцу в тюрьму, когда нам было пять лет. «Папа, я учу английский» он хранил в деревянной шкатулке с костяной мозаикой. Мама просила привезти слона – свекровь Клавдия Ивановна подарила ей железного зверя на какой-то юбилей, а Славик при разводе не отдал, увез его в Крым. Черный, с чеканной попоной, он стоял у отца на невысоком бюро. Еще альбомы, которые дарил отцу дядя Жора, дедовские рукописи, фотографии.

Похоронами руководила Люба, кастелянша санатория «Дюльбер». За столом не было ни одного знакомого лица.

– Люба, мы бы хотели забрать кое-какие личные вещи, письма, – сказала я женщине. Последнее время они с отцом были вместе.

– Конечно, девочки, завтра приходите в десять, все, что нужно, заберете! Вы же дочери, все ваше, – откликнулась Люба, смахнув слезу. Гости за столом согласно закивали.

Ночевали в Алуште у Алевтины. С утра пораньше выехали в Гаспру, ровно в десять стояли у квартиры отца. Дверь никто не открыл.

Мы набрали номер Любы.

– Так не дома договорились, а у могилы! Езжайте на кладбище, я тут, – ответила она.

Когда мы приехали к песчаному холмику под кипарисом (с видом на море, как ты хотел, папа), Люба уперла руки в боки:

– Я теперь тоже Якутович! Мы со Славой поженились, вот печать в паспорте. Вашего в квартире ничего нет, это теперь все мое, ваше – осталось в Ленинграде. И нечего мне голову морочить, возвращайтесь домой.

Как-то одна профессорша, с которой мы познакомились в