Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - Константин Маркович Азадовский

значении «Покойнишного воя» идет речь и в статье М. К. «Ленин в фольклоре» (1934), где приведен фрагмент этого причитания (правда, без упоминания о Троцком). Эта статья М. К. известна в трех редакциях: краткой и развернутой. Первая появилась в ежемесячном журнале «Резец», печатном органе Ленинградского отделения Союза советских писателей[114]; вторая – в московском ежемесячном литературно-художественном, общественно-политическом и научно-популярном журнале «Молодая гвардия», печатном органе ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ[115]; третья, наиболее подробная, – в сборнике «Памяти Ленина», подготовленном Академией наук (во главе редколлегии стоял Н. И. Бухарин).

Каждая из этих статей воспринимается, на первый взгляд, – благодаря терминологии и формулировкам 1930‑х гг. – как вполне «советская». Так, народные повествования о конце мира, пришествии Антихриста и т. п., распространившиеся в первые послереволюционные годы, М. К. характеризует как «эсхатологический фольклор», выражающий «в основном антиреволюционные настроения кулацких и близких к ним слоев крестьянства, еще не осознавшего своей социальной позиции и шедшего идеологически еще на поводу у контрреволюционных элементов старой деревни»[116].

«Ленинские» статьи М. К. полемичны. Автор подвергает анализу и критике ряд советских сборников, в которых собраны легенды, песни и сказания, спекулирующие на имени Ленина, в первую очередь – сборник А. В. Пясковского «Ленин в русской народной сказке и восточной легенде» ([М.], 1930). Этот сборник не мог не привлечь внимания М. К., поскольку завершался отрывком из «Покойнишного воя», причисленного составителем к распространенным «сибирским причитаниям», и невнятным упоминанием о Пушкинском Доме, куда неведомо каким образом попал якобы этот текст. Убедительно, на основании конкретных примеров, М. К. демонстрирует, в какой степени тексты, опубликованные Пясковским, чужды фольклорной традиции. Критически отзывается он и по поводу «подфольклоренного стиля» у таких писателей, как Л. Сейфуллина и Р. Акульшин. Зато крайне удачным представляется ему фольклоризация образа Ленина в четвертой книге «Тихого Дона». «Трудно сказать, – замечает М. К., – передает ли здесь Шолохов какой-нибудь подслушанный и точно им воспроизведенный разговор или эта сцена является всецело его творческой композицией…»[117]

В качестве подлинных образцов ленинского фольклора названы «Покойнишный вой по Ленине» («Образ Ленина вошел в старую причеть и заставил ее загореться новым светом»[118]), сказка о золотой утке, записанная в 1926 г. в Саратовской губернии А. Н. Лозановой, и, наконец, сказания и песни, бытующие на Северном Кавказе и в среднеазиатских республиках (Киргизия, Узбекистан). Особое внимание уделено песенным импровизациям частушечного типа (бурятским, марийским, алтайским, киргизским и др.). Ссылаясь на книгу Л. Соловьева «Ленин в творчестве народов Востока» (Л., 1930), М. К. приводит несколько песен, сложенных якобы народными певцами (нельзя не отметить, что некоторые из них производят на современного читателя прямо-таки комическое впечатление):

Когда плавающая по воде лодка

Уносится течением – жалко;

Когда объединивший народ Ленин

Уносится смертью – жалко

(бурятская песня)[119];

Не ищите Ленина в Австралии,

Не ищите Ленина в Германии,

Не ищите Ленина в Америке,

Нигде нет подобного Ленина

(киргизская песня)[120].

Вероятно, желая видеть в фольклоре живое творчество, опирающееся на архаические образцы, но не равнозначное им, М. К. пытался даже в этих безыскусных и малограмотных строчках уловить некую «подлинность» и «первичность», рожденную воображением народного рапсода, а не усилиями литераторов или фольклористов.

Свою статью М. К. завершает такими словами:

Фольклор не создал образа реального Ленина, как вообще фольклор не создает исторических портретов. Фольклор творит легендарные, символические образы. В образах фольклора конкретизируются народные мечты и надежды. Каждая социальная группа имеет свой любимый образ, в котором сконцентрировано ее мировоззрение и ее идеалы. Таковы образы Зигфрида, Роланда, Ильи Муромца в старом эпосе. Центральным образом нового эпоса является образ великого борца революции, золотую легенду о котором беспрестанно ткут многочисленные народные певцы и сказители[121].

Апологетический пафос этих строк соответствует общему настроению того времени, когда писалась статья М. К. (1934 г.). Тем более что главным героем народного творчества, как и некоторых фольклористических штудий, становится уже не Ленин, а его «продолжатель». Так, в хрестоматии «Русский фольклор» (1936) Н. П. Андрееву пришлось заключить издание разделами: «Ленин в фольклоре» и «Сталин в фольклоре»; впрочем, уже год спустя первая тема все более оттесняется в работах советских фольклористов на задний план, тогда как вторая становится ведущей.

Хочется отметить, что ни в 1930‑е гг., ни позднее сам М. К. не касался или, вернее, старался избегать темы «Сталин в фольклоре» (сознавая, возможно, ее искусственность), хотя неизбежные для того времени ссылки на «великого и мудрого» постоянно встречаются в его работах и публичных выступлениях (не говоря уже о работах его учеников).

Отдельная и немаловажная глава биографии М. К. – его преподавательская и организационная работа в Ленинградском университете и создание при его непосредственном участии университетской кафедры фольклора.

Открытый в 1918–1919 гг. факультет общественных наук (ФОН), объединивший историко-филологический, восточный и юридический факультеты, а также несколько других структур, существовал в течение первой половины 1920‑х гг.; затем началось дробление. Филологическая его часть образовала в 1925 г. факультет языкознания и истории материальной культуры с несколькими отделениями (западноевропейское, восточноевропейское, историческое, восточное и истории материальной культуры). В 1929 г. этот факультет получил название историко-лингвистического (с тремя отделениями), а в 1930 г., в период очередной реорганизации, превратился в самостоятельный Ленинградский историко-лингвистический институт, а позднее, в 1933 г., – в Ленинградский институт истории, философии и лингвистики (ЛИФЛИ), состоящий из четырех факультетов – литературного, лингвистического, исторического и философского. В таком виде он существовал до 1935 г. В 1936/37 учебном году от него отделился исторический факультет, затем – философский. Два оставшихся факультета – литературный и лингвистический – также вошли в 1937 г. в состав университета, образовав существующий до настоящего времени филологический факультет; его первым деканом стал академик И. И. Мещанинов.

Таким образом, в 1934 г. – после почти пятилетнего перерыва – М. К., приглашенный в ЛИФЛИ для чтения фольклорного курса, возвращается к преподавательской работе. Этому способствовало его прочное положение в системе Академии наук, включая докторскую степень: после декрета Совнаркома, восстановившего в СССР ученые степени и звания, он получает диплом о присуждении ему ученой степени доктора филологических наук (без защиты диссертации)[122].

На литфаке института (впоследствии Ленинградского университета) сложился в середине 1930‑х гг. блестящий профессорско-преподавательский коллектив: П. Н. Берков, В. В. Гиппиус, Г. А. Гуковский, И. П. Еремин, В. М. Жирмунский, С. С. Мокульский, А. С. Орлов, Л. В. Пумпянский, А. П. Рифтин, И.