Война глазами подростка - Игорь Васильевич Бестужев-Лада

своей (не «нашему» Федору Яковлевичу) преподавательнице. Та, тоже возмущенная, но, как всякая женщина, не думающая о последствиях, сдает произведение прямо в дирекцию. И вот комсомольское собрание: посягнул на национального героя! Впереди отчисление из института, а может быть и из жизни. Отсев на первых курсах достигал трети и более, причем далеко не все отсеивались по неспособности или по болезни, большинство пополняли список миллионов репрессированных.

Несообразность деяния и воздаяния настолько потрясла, что забыл элементарную осторожность, опасность разделить участь казнимого. Поднимаюсь на трибуну: «Товарищи, что вы, какая же это антисоветчина? Это же просто всего лишь нормальное хулиганство! Давайте ограничимся выговором…»

С тех пор присутствовавший на собрании «папа Юра» на редких встречах со мною неизменно приветствовал меня словами:

— Ну, здравствуй, нормальный хулиган! Как жизнь, как учеба?..

* * *

…Всем курсом, всем стадом — в Сокольники, в какой-то диспансер или НИИ, на поголовную флюорографию — что там у каждого с легкими? На мне аппарат застревает. Медсестра в ужасе бежит к врачу: подозрение на рак легкого в последней степени — жизни еще максимум месяца на два. Старик-врач с бородкой говорит: повторим еще раз. Но, чтобы не задерживать очередь еще не приговоренных к смерти, спрашивает: «куришь?» — «да» — «тогда пойдем со мою».

Поднимемся на второй этаж и проходим по палатам, широко открывая дверь каждой из них. В палатах на кроватях лежат и сидят люди со стеклянными трубками, торчащими из горла, и мучительно хрипят.

Молча возвращаемся назад. И уже у самой лестницы старик спрашивает: «Видел, сынок?» — «Да» — «Понял, сынок?» — «Нет». Тогда врач, совсем как моя мамаша в минуты роковые, отвешивает мне со зверской физиономией увесистый отеческий подзатыльник и снова спрашивает: «Теперь понял?»

Мне ничего не остается (поскольку тогда молодежь была несравненно почтительнее к старшим), как ответить: «Теперь да».

После этого мы спускаемся к освободившемуся аппарату и повторяем процедуру раз, еще раз и еще раз. Оказывается, какой-то сбой в аппарате. Все в порядке, никаких раков-каверн. Но врач все равно тащит к себе в кабинет и уже безо всяких подзатыльников тщательно прослушивает сам и дает прослушать коллеге. После чего, обменявшись с ним мнениями, выносит вердикт: пока вроде бы ничего, жить будешь! Но имейте в виду, молодой человек: легкие у вас слабые, уязвимые, и вы с ними еще наплачетесь!

Человек, особенно молодой человек, устроен таким образом, что сознание его не реагирует ни на самые страшные предупреждения, ни даже на подзатыльники. Какое-то время после этого я продолжал курить свой «Беломор», как ни в чем не бывало. К счастью, у человека, помимо сознания, есть еще и подсознание. И оно среагировало на совершенно неосознанный шок совершенно правильно. Как говорится, адекватно.

В одно действительно прекрасное утро я вдруг почувствовал, что могу выкурить уже привычную папиросу, а могу и обойтись. С удивлением решил попробовать обойтись. И представьте себе, не только не умер, но словно в эмпиреи воспарил. Повторил этот опыт еще и еще раз, продолжая курить только на переменах, когда курили все уважающие себя собратья по разуму, особенно фронтовики (правда, они-то как раз не все!). А когда убедился, что могу вполне обходиться без этой дури, то начал курить только в кампаниях, выпивши.

Это продолжалось много лет, пока не было сделано эпохальное открытие. Оказывается, что если опрокинешь в себя стакан спиртного — иных способов общения с этим веществом не существовало — то наутро обязательно будет (кто бы мог подумать?) отвратительное похмелье. А если выкуришь к тому же хоть одну папиросу, то к похмелью добавляется мерзкая помойка и в голове, и во рту. Поэтому я еще несколько лет просто нагло имитировал курение, делая вид, что пускаю дым в глаза женскому полу, ради которого, собственно, и начинал курить за пять-шесть лет до того.

И только во 2-й половине 70-х гг., когда ЦК КПСС бросил меня на разработку проблем наркотизма, я с изумлением узнал, что никотин — такой же наркотик, как алкоголь или опиум, только послабее. И что на земле никто не курит, не пьет и не колется. Делать это заставляют особые человеконенавистнические социальные механизмы, ничтожными винтиками в которых являются очень нехорошие люди, которые гонят миллиардные прибыли на идиотах.

После этого открытия, вне себя от возмущения, я не только, как уже говорилось, урегулировал свои отношения с алкоголем до полного истребления синдромов опьянения и похмелья (а с XXI века, по указанию врачей, и вовсе почти покончил с этим мокрым делом, если не считать двух каплей любимого «Аморетто» в чашку своего утреннего чая и одной капли любого спиртного на все тосты любого застолья, а также периодического разговенья конфетой с ликером), но и принципиально отверг с порога все виды никотина, как бы заманчиво ни выглядел кальян и как бы живописно ни туманили дамские очи колечки дыма. А к более сильным наркотикам я никогда в жизни вообще близко не подходил.

* * *

…Прохладная весна 48-го года. Все поголовно на Казанской железной дороге в кепках и косынках или без оных. И только один-единственный пассажир — в шляпе и перчатках (это в мае месяце!). К слову сказать, в шляпах тогда ходили только четыре категории населения СССР: члены правительства, писатели, бандиты и студенты МГИМО. И вдруг порыв ветра сдувает шляпу с головы шляпоносца (догадываетесь, кого именно?) и кидает ее далеко за перила платформы. Приходится перемахивать за перила, придерживая волочащуюся до земли полевую сумку (еще один обязательный знак отличия студента МГИМО тех лет). И лезть обратно на платформу со шляпой в руке.

Этот цирковой номер с интересом смотрят сотни людей, ожидающих электричку. Некоторые из них помогают перелезть через перила. Женщины заботливо отряхивают пострадавшую шляпу. Это как если бы сегодня на платформу «Плющево» вдруг приземлился в своем скафандре очередной космонавт-турист.

…Жаркое лето 48-го года. Каникулы. Спешить абсолютно некуда, и я решаю съездить в баню (точнее, в душевые кабины при ней, поскольку саму общественную баню, как уже говорилось, презираю из-за наличия в ней голых мужчин, а не женщин). Для этого выбираю подходящую по расписанию электричку, которая должна доставить меня с платформы «Плющево» на платформу «Новая» Казанской ж. д., где прямо через мост искомая баня и находится.

От дома до платформы — выверенный годами маршрут, с точностью до одного шага и одной секунды. Поэтому на платформу я должен ступить, когда электричка будет на перегоне между «Вешняками» и «Плющевым». Бывало, и не раз, что опаздывала на