Давид Карапетян - Владимир Высоцкий. Воспоминания

Минут через десять толпа схлынула. Было около десяти вечера. Поговорили с администратором, он обещал завтра рассчитаться с нами, проведя деньги через бухгалтерию. Володя немного пришёл в себя. Все были в хорошем настроении, администратор даже сказал:

— Если вам ещё будут нужны концерты — только скажите.

На выходе к Высоцкому подошли двое ребят. Я не слышал толком, о чём они с ним говорили, но заметил, что Володя им как-то по-доброму заулыбался: мне кажется, они упоминали Лёву Кочаряна. Приглашали нас съездить с ними на озеро Севан, точнее, в ресторан у озера, и я оставил им наш телефон.

Вернулись домой. Сели ужинать. Ни о каких дополнительных концертах мы, конечно, не думали: дело сделано, завтра съездим на Севан, и пора возвращаться в Москву. Я сидел обессиленный: до смерти хотелось спать. И вдруг Володя вспомнил:

— А где Алла?

— Завтра позвоним.

Но не тут-то было. Через минуту он начал меня теребить:

— Поехали к Алле!

Это тоже характерная деталь: только что он почти умирал, глотал воздух, как рыба, но вот чуть-чуть отпустило, и — ему уже нужны новые впечатления. Воистину, талантом оживать Высоцкий был наделён от природы.

Скрепя сердце, я позвонил Алле (то, что она упустила фантастический шанс дождаться в аэропорту Высоцкого, лишь подтверждало ее уездную близорукость):

— Ты знаешь, у нас сегодня было три концерта!

— Как так?!

— Извини, как-то неожиданно всё получилось, — слукавил я, — даже не успели позвонить. Знаешь, Володя собирается ехать к тебе.

Алла, конечно, в ужасе: двенадцатый час, она уже легла.

— Сегодня я никак не могу. Давайте завтра.

Но Володя вырвал у меня трубку и обрушил на неё весь свой напор. В конце концов Алла сдалась. Я совершенно озверел: нет у меня сил для такой жизни! Однако делать нечего — поехали.

Приехали — это совсем рядом, минут десять на машине. Алла привела себя в порядок, но было видно, что чувствует она себя неловко. А Володя — как рыба в воде. Удобно устроился на диване, сразу же перешёл с ней «на ты», хотя до сих пор они друг друга даже не видели. Алла предложила нам компот, но при его виде Володя скривился и потребовал коньяку, которого не оказалось.

Завязалась беседа, и Володя, к моему удивлению, сразу же разоткровенничался с хозяйкой о своих семейных неладах:

— Марина откуда-то узнала, что я ей изменил, и тут же улетела. Сейчас она под Парижем, у сестры. У вас не должно быть так. Я приехал, чтобы помирить вас.

Но Тер-Акопян вновь не оценила уникальности момента и тоном комсомольской активистки принялась нудно перечислять список собственных добродетелей в противовес моим врождённым порокам. Ничего нового я для себя не услышал: сразу же пришла на память поэтическая версия её обличений нашей школьной поры:

Мы в мирах произрастали с ним различных:

Я смиренницей росла, он — гордецом,

Я — «скромнягой» из хронических отличниц,

Он — «стилягой» с демоническим лицом.

Но Высоцкий воспринял эту словесную атаку как личное оскорбление и отреагировал молниеносно:

— Что ты несёшь? Перестань выёбываться!

Шокированная моралистка так смешалась, что, заметив это, Володя смилостивился:

— Это такой морской термин.

Бедной Алле было невдомёк, что для Высоцкого дружба — святая святых, что друг для него, будь он хоть тысячекратно неправ, — всегда прав. Неудивительно, что в заскорузлые обывательские мозги эта «абсурдная» аксиома никак не вмещалась.

Пробыли мы у Аллы довольно долго. По моей просьбе она читала свои стихи — мне очень хотелось, чтобы Володя их услышал и оценил. И надо сказать, Володя был удивлён, послушав армянскую поэтессу, которая пишет совершенно свободно, не подделываясь под требования официоза. Темы её стихов были во многом близки ему — вплоть до прямой переклички. У Володи: «Нет, ребята, всё не так, всё не так, ребята», — у Аллы: «Вокруг — такое бессобачье, что остаётся только — выть». Правда у неё эта нечеловечья тоска вложена в уста бродячей собаки.

В своё время Алла первой из известных мне профессиональных литераторов оценила Высоцкого не как барда и «блатаря», а именно как поэта. На мой прямой вопрос (осенью 1969 года): поэт ли Высоцкий, — она, не раздумывая, ответила:

— Конечно, поэт. Просто он пишет крупными мазками.

Все её собственные попытки издаться в Москве наталкивались на вежливый, но решительный отказ редакций с характерной мотивировкой: «несозвучно эпохе» и «какое-то общеахмадулинское бормотание». Не меньшую бдительность проявляли и республиканские цензоры. Алла рассказывала, как однажды в ереванское издательство пришло эпистолярное восхищение её стихами от одного очень старенького астраханского краеведа. Он позволил себе в письме такую фразу: «На меня пахнуло родным духом Зинаиды Гиппиус». Для редакторов-перестраховщиков эта фамилия явилась сигналом идеологической опасности, и набор следующего сборника Аллы, выход которого вот-вот ожидался, был незамедлительно рассыпан.

В тот наш с Володей приезд в Ереван мы несколько раз встречались с Аллой, и всякий раз она читала свои стихи. И однажды внимание Высоцкого зацепила строчка:

Тень ляжет преспокойно под трамвай

Пустой и нас беспечности научит.

(Это стихотворение потом вошло в её сборник «Орнамент», вышедший в Ереване в 1973 году, который я тогда же подарил Володе.)

Володя усмехнулся своей характерной ухмылкой: «Надо же!» — и медленно повторил строку...

А несколько лет спустя я прочёл в его стихах:

Тени голых берез добровольно легли под колёса..

Не берусь утверждать, что здесь имеется какая-то взаимосвязь, но то, что Володя выделил тогда у Аллы эту строчку и повторил её вслух, помню отчётливо. Через четыре года мы с Володей неожиданно встретимся с Тер-Акопян в Доме кино на премьере фильма Баграта «Терпкий виноград». Представив Марине Аллу, он скажет: «Твоя книжка лежит у меня на столе. Мы с Мариной читаем её вечерами».

Кстати, ещё один схожий случай. Как-то я зашёл к Володе — он тогда снимал квартиру в Матвеевском, это было в 1974 году — и застал его с раскрытой «Конармией» Бабеля.

— Перечитываешь? Правда, замечательно?

— Гениально! Представляешь — чёрт-те что! Читаю и вдруг натыкаюсь на эту строчку: «...с гибельным восторгом сказал командир». Я ведь совершенно бессознательно вставил эти слова в свою песню, — видимо, они у меня с юности в голове засели...

Под утро мы вернулись от Аллы к Баграту. Все уже спали. Володе постелили в столовой — самой большой комнате в квартире, но спать в эту ночь никому не пришлось. Володе было плохо. Он кричал, метался, просил пить.