Дневник. 1964-1972 - Александр Константинович Гладков

по Матфею»[83] (выше я неверно написал название) мне скорее понравился, а многим нет. <…> В фильме просторно мыслям, он не тенденциозен. А Н. Я. фильм не понравился. А проф. Пинскому [84] понравился. Леве — тоже. А Домбровскому[85] — нет.

У Н. Я. я пробыл целый день и обедал. Она очень хвалит «Встречи с П[астернаком]». — Да, это он, — говорит она. Она хорошо знала его много лет и это свидетельство ценно. Еще прочли рукопись Шаламов (ему понравилась только первая половина) и Дорош[86], которому, кажется, понравилось. Вечером у Н. Я. появился Шаламов, потом Наталья Ивановна [Столярова][87], Пинский и Майя Синявская, жена героя процесса[88]. Она некрасива, в очках, упряма, кажется очень усталой, но не подавленной. Рассказ ее о процессе, о свидании и пр. Возвращаясь, сидим в трамвае рядом. Я спрашиваю ее, что умеет делать С. кроме литературы. Она отвечает, что он даже гвоздь в стену не умеет вбить, в отличие от Даниэля, который умеет многое. <…> В общем, по всему, что до меня дошло, Даниэль мне симпатичнее, хотя он и второе лицо процесса.

Общее отношение в Москве к нему [процессу] резко отрицательное даже у тех, кто как я, не одобряет «двойной игры»[89]. Общество выросло и осуждение за инакомыслие начинает казаться чудовищным. В этом огромный разрыв между интеллигенцией и руководством, которому чудовищным, вероятно, кажется право на инакомыслие. Боюсь, что суровость приговора еще усилит этот разрыв. <…>

Все дни, что я пробыл в Москве, этот процесс, который уже кончился перед моим приездом, продолжал служить главной темой разговоров и споров. У меня был один спор с Левой [Левицким], который податлив к общественно-стадным эмоциям и договорился до чепухи.

На беседу Смирнова[90] в ССП явилось множество народа. Большой зал был набит битком. Я сидел с Мацкиным [91] и Малюгиным[92], которые заняли мне место. Чувствовалось, что Смирнов чувствовал настроение зала, недружелюбное к нему и был сбивчив и неуверен по сравнению с его тоном на суде. В общем нового от него я услышал мало. После его засыпали записками, подчас острыми и подряд критическими. Он лавировал и хитрил, отвечая на них. Ему помогал Михалков. Зал ворчал и иронизировал. Мы с Колей Панченко сошлись на том, что в пользу Смирнова было настроено едва четверть зала, еще четверть была настроена рьяно против и рвалась к скандалу[,] и едва дело до него не дошло[,] и половина мрачно, но неодобрительно молчала. <…> У Ильи Григорьевича пробыл 4 часа [далее — о впечатлениях АКГ от разговора с Эренбургом за «ужином с вином»: о процессе Синявского, о 37-м годе и о Сталине].

<…>

Забыл записать, что узнал от Пинского, что Померанец, автор статьи, ходящей по рукам, «Нравственный облик исторического деятеля», сидел в Ерцеве [93] и я могу его знать, хотя и не помню в лицо. Его знают Мелетинский и Фельштинский [94]. Статья острая и сильная, хотя и развяз [н] ая [95].

5 марта. [АКГ узнает, что умерла Ахматова[96]] Ей было 76 лет. <…>

7 марта. Эмму снова мучают в театре уговорами и внушениями. Работа для нее почти пытка.

9 марта. Непонятное, темно-серое время. Все в противоречиях. Ничего нельзя и все можно.

Скоро XXIII партийный съезд, но вряд ли он что-то прояснит и определит.

Как рассказывал Р.[97] — даже цензоры тяготятся неясностью и сбивчивостью установок и ждут, что съезд внесет определенность. <…>

Но всего опаснее незнание и непонимание настроени [я] собственной интеллигенции, что так выявилось на реакциях на процесс С[инявского] и Д[аниэля].

Бесспорно, что интеллигенция во всех отношениях зрелее, умнее, глубже мыслит, чем многоярусный аппарат руководства, настроенный охранительски.

10 марта [АКГ пересказывает и цитирует письма Д. Я. Дара из Крыма, где тот восхваляет его, доходя при этом чуть ли не до самоуничижения[98]]

Меня он конечно здорово идеализирует, а сам прибедняется, впрочем, без всякой позы, искренне. А в общем — хороший он человечек.

Я выписываю сюда в дневник такие вещи, потому что в частые (о, слишком частые!) минуты сомнений в себе мне полезно это перечитывать и набираться самоуверенности.

11 марта. Я приобрел за последние годы много новых и интересных друзей (Л. Я. Гинзбург[99], Н. Я. Берковский, Дар, Панова, Максимовы[100], Адмони [101] и др.), но с моим феноменальным неумением поддерживать и сохранять отношения, с непобедимой склонностью к бирючеству, наверно многих скоро растеряю. <…> Мог бы назвать еще десятка два людей, которые ко мне отлично относятся, хотят встречаться, готовы поддерживать и помогать, но обижаются и недоумевают на мои постоянные исчезновения с их горизонта. М. б. это объясняется тем, что я давно уже живу кое-как, без телефона, без возможности позвать к себе.

[далее — о книжке Б. Дьякова о лагере[102]] Если отделить слащавые риторические пассажи, то в чисто описательной части — все правда. И немного странно, что книга вышла сейчас, когда, как все считают, дан отбой в разоблачении культа Сталина. <…> Перечитывал ее с волнением, все время останавливаясь и вспоминая свою лагерную эпопею. Конечно, Шаламов пишет лучше, глубже, острее, правдивее, но и это пригодится.

12 марта <…> Вчера в Комарове похоронили Ахматову. Я не поехал на похороны. [АКГ все еще болен.] По словам Максимова все было неважно и достаточно фальшиво. Достаточно уже того, что речи говорили Михалков, Ходза [103] и др.

[из письма Левы о «Встречах с П.»: ] «Дорош от Вашей рукописи в восторге». <…> И еще он говорил, что Вы показываете Б.Л. так, что сквозь рассказ о нем, даже только о нем, сквозит и просвечивает время, еще никем как следует не описанное. <…>

21 марта. <…>

Неожиданное письмо (вернее, два в одном конверте) от Р. Орловой[104] и Л. Копелева. Они как-то достали и прочитали рукопись «Встречи с Б. П.» и у кого-то узнали, как меня найти. Письма трогательно сердечные и чрезмерно хвалебные.

<…> «Вот это «электромагнитное» пастернаковское поле очень здорово получилось, читатель и сам словно в него попадает…» <…> [Орлова]

<…>

И она и он, соглашаясь по существу с оценкой романа, советуют изменить категоричность «тона» оценки. Пожалуй, это верно. <…>

22 марта. <…> После писем Орловой, Копелева и пересланного Левой отзыва Дороша захотелось еще раз прочесть рукопись о Б. Л. П., чтобы посмотреть — что там им всем так нравится? Я о ней куда более скромного мнения,