В некотором царстве - Ольга Ивановна Маркова

он был раньше, она смеялась про себя: таким приторно-добрым, как сейчас, Захар не был даже со своими.

Но раз, выкручивая а из серой мешковины, он прохрипел:

— И жрете же вы!

Варвара подняла голову от мережи, спросила:

— Разве я когда-нибудь просила у тебя?..

Захар понял, что сказал лишнее.

— Да я же просто это, просто, ты не думай!

Варвара знала, что он боялся ее. Боялся, ненавидел и не всегда успевал спрятать эту ненависть в заросших бородой глазах. Варвара видела однажды, как вскочил он с места и свирепо посмотрел на Костю, когда тот подполз к западне и начал играть замком.

В другой раз Захар принес что-то, завернутое в газете, и сверток мягко перегнулся у него на протянутой руке.

— На платьице я тебе…

Варвара вскочила, оттолкнула руку Захара:

— Не возьму! Уйди лучше, не задабривай!

Сверток шлепнулся на пол. На развернутой газете ярко засиял блестящий, как шелк, голубой сатин.

Кряхтя, Захар согнулся над ним и прохрипел:

— Возьмешь, голодранка! С руками вырвешь! Ты такого и не нюхала! Возьмешь! — Его скрюченные пальцы дрожали.

Варвара, захлебываясь гневом, бросала в лицо Захара обидные слова:

— Нужна тебе, ты и липнешь! А так — с голоду подыхай на глазах у тебя, не почешешься помочь мне!

Захар положил сатин на стол и неожиданно мягко выдохнул:

— Вот и разругались мы с тобой! А зря, Варя! Ты верно сказала, что нужна мне. Ну, ведь и я тебе нужен! Нам с тобой прямой смысл в ладах жить. Возьми на платье-то, что, зря я расходовался, что ли? А я пойду… Ты забудь. — Ища ее взгляда, добавил: — А о голбце-то молчи… Теперь уж и говорить тебе вредно будет: оба влепимся!

Вскоре после его ухода к Варваре заглянула Лизавета, шумно сбросила полушубок и объявила:

— На весь вечер к тебе, принимай гостью!

Варвара затопила печь, чтобы вскипятить котелок воды. Лизавета смеялась:

— Даже самовар для меня зажигаешь! — Развернув лежавший на столе сатин, чмокнула губами: — Где ты только достала? Я уж давно сатинету не ношу, все ситец дают.

За чаем Варвара рассказала о ссоре с дядей, умолчав о мешках.

— Выкину я его сатинет.

Гостья, прихлебывая чай, настороженно, точно подкарауливая слова, прищуривалась.

— Напрасно… Выкидывать сатинет не надо. Будет бабий праздник — и нарядишься. — И, черпая из котелка свежую чашку чаю, значительно продолжала: — Сильно мир-то ему не верит, Захару-то… На конном дворе работал — сняли. Перевели в полеводы. На конном дворе теперь твой прежний сполюбовничек Андрей Дорохов. Лошадей любит страсть как!.. — Выглядывая из-за котелка, Лизавета спросила: — Какая это у тебя заварка-то? Запашок хорош. Гордая ты, Варвара. Все мне про тебя узнавать от людей удается, сама небось не выскажешься! — В голосе Лизаветы звучала обида. За паром, поднимавшимся от кипятка, лицо Варвары, казалось, трепетало, подергивалось. Уклончиво она произнесла:

— Не привыкла я…

— В колхоз тебе надо, — повторяла Лизавета. — Бедны мы пока, ничего у нас нет… Бедны, да дружны! Вступишь — на одну силу у нас больше будет!

Когда ждут помощи, это ко многому обязывает! Варвара смущенно спросила:

— А если вступить, так к кому обратиться-то? — и вздохнула с облегчением, точно свалила с плеч тяжелую ношу. — В колхоз я надумала вступать… Примут?

Как-то в дом к Варваре пришел Бурцев. Двери в избу были ему не по росту, он пригнул голову под притолокой и, весело улыбаясь, произнес:

— Где живет бедняк — спрашивать не надо: по наличникам найдешь. Здравствуй, Варвара… — Помолчав и еще шире улыбнувшись, непонятно для чего добавил: — Потехина…

Это было вечером. Сумерки незаметно вплывали в маленькие окна, затягивали избу легкой синевой.

Варвара сидела, оцепенев, в тревожном ожидании. Непрошеный гость, сидя напротив, торжественно опустил большие жилистые руки на колени и говорил о том, что происходит в деревне, какое наступило трудное время, как необходимо всем объединиться. Комячейка мала, молодежь не организована, и опираться не на кого. Варвара отчетливо увидела на его ладонях затвердевшие мозоли.

— …План хлебозаготовок дали завышенный, деревня наша бедна, не справится… Лучше бы повысили цену на хлеб, тогда добровольно в хлебосдачу его повезут… и уполномоченных к нам гонять не нужно, — продолжал Бурцев задумчиво. — Понимаешь, приду домой, спать лягу, а глаза закрыть не могу — все думаю; неужели я неправильно поступаю? Нет! Не отошел я ни в чем от программы нашей партии… А ее Ленин продумывал… Значит, правильно?

Смягченное лицо его оставалось напряженным и суровым. Встретив взгляд Варвары, Бурцев на миг смолк, поднял с колен тяжелые руки и снова опустил их. Помедлив, он протянул ей вчетверо сложенный листок бумаги:

— Подпиши… я заявление от твоего имени написал в комитет бедноты, чтобы корову тебе выделили.

Варвара не поверила: этого не могло быть, чтобы ей дали корову.

— Кому до меня дело? — осведомилась она, отталкивая бумажку. — Да и неграмотная я… не знаю, в каких буквах имя мое стоит…

— Кому до тебя дело? Всем дело, кто узнает, как ты живешь! Но ты не молчи, говори, что тебе нужно. Кто молчит, тому и эхо не ответит!

Бурцев взял заявление, бережно свернул и снова спрятал в карман.

— Кто-нибудь за тебя распишется…

На следующий день он вновь пришел к ней в дом.

— Хочешь, газеты я тебе почитаю?

Варвара промолчала.

У него был низкий голос. Варвару клонило ко сну. Боясь уснуть, она широко распахивала глаза и выпрямлялась. Порой Бурцев опускал газету на колени и смотрел на женщину.

Теперь каждый вечер она ждала его. Он до хрипоты читал, рассказывал о жизни других колхозов.

Сколько раз намеревалась Варвара спросить, зачем он ходит к ней, что ему нужно. «Вдруг да Андрюша обо мне вспомнит… завернет на сына посмотреть… Что подумает? — мелькнуло как-то у нее в голове. Тут же она рассердилась на себя: — Придет! Жди!»

Посещения Бурцева стали тяжелы. «Ходит, читает надо мной, как над умершей… а может… по мужской нужде ходит ко мне? Вишь ведь, глазами-то окатывает. Надеется небось, что легко достанусь…»

Но потом узнала Варвара, что Бурцев часто так ходит по домам, читает вслух, беседует с людьми, и удивилась тому, что это не успокоило ее, а обидело.

Скоро во дворе Варвары появилась статная телка, красная, с чуть приметными подпалинами на шее, с блестящей шерстью, с чистыми глазами. Женщина назвала ее Зорькой. Зорька бегала по двору, бодая комолым лбом воздух.

Ее нужно было кормить. Она только то и делала, что ела.

Корм, выданный комитетом бедноты, скоро вышел.

«Проживу! С коровушкой и без колхоза проживу», — думала Варвара и рыскала по дорогам, собирая сено, потерянное при перевозке. Каждый воз,