Якоб Бёме - Александр Алексеевич Грицанов

Пантеистическое отождествление окружающего нас мира с божественным первоначалом в его разделении последовательно проводится в сочинении Бёме Аврора, или Утренняя: И на что ты ни взглянешь, везде Бог. Весь мир есть раскрытое познанию и созерцанию явление Бога: Или, созерцая глубину между звездами и землею, ты, может быть, скажешь: это не Бог, или: здесь нет Бога! О, бедный, поврежденный человек, позволь наставить тебя, ибо в этой глубине над землею, где ты ничего не видишь и не сознаешь, и говоришь, что там ничего нет, там равно пребывает в своей Троице светло-святой Бог, и там рождается, подобно как в горнем мире над сим миром. Бог не только постоянно пребывает в мире, Он постоянно рождается в нем: сотворение мира, т. е. саморазделение Бога и Его раскрытие мыслится Бёме не как единовременный акт, а как вечный и непрерывный процесс. Сотворение мира не есть свободный акт божественной воли: Бог не мог отлучиться от своего престола во время сотворения: О нет, этого не может быть; и Он сам не может этого сделать, если бы захотел, ибо Он сам есть все… Процесс творения, или, вернее, вечного рождения, происходит бесконечно и неизмеримо.

Наши ученые в своих разукрашенных шапочках, — говорит Бёме о современных ему теологах, — не могут ответить на вопрос где этот Бог или каков Он, ибо ищут Его вне сего мира, хотят, чтобы телесное состояние Его было лишь за много тысяч миль в каком-то небе. Мысль о непосредственном присутствии Бога в вещах, в мире природы и в человеке есть центральная мысль всего философско-теологического построения Бёме, настолько важная для него, что он изъявляет готовность сжечь свою книгу и отречься от всего, что написал, если ему сумеют доказать, что Бог не в звездах, стихиях, земле, камнях, людях, животных, гадах, не в зелени, листве и траве, не в небе и земле, и что все это не есть сам Бог…

Это исполненное внутреннего пафоса поэтическое отождествление мира и Бога, однако, лишь отчасти напоминает аналогичные декларации Джордано Бруно. В отличие от последовательного натуралистического пантеизма Бруно пантеизм Бёме иного, мистического толка. Различие это заключается в том, что если у Бруно не только природа — это Бог в вещах, но и сам Бог есть тождественная природе внутренняя ее способность к движению, то у Бёме не Бог поглощается миром природы, а природа заключена в Боге как высшем и активном первоначале. Бог, по Бёме, не только в природе, но и выше и вне природы, ибо именно в Нем пребывает все.

Тварный мир, подчеркивает Бёме (в трактате О возрождении), не есть Бог и не называется Богом, и хотя, правда, Бог живет в нем, но существо внешнего мира Его не объемлет. Бог, по Бёме, живет в мире и все исполняет, но ничем не объемлется».

Антропология Бёме раскрывалась через первочеловека Адама. За всей сложностью человека и всеми следами, оставленными на нем мировой эволюцией, усматривался изначальный цельный человек — образ и подобие Божье, ни из чего не выводимый и ни на что не разложимый [41, гл. 8].

Бёме достаточно радикально рассуждал о «человеческом измерении» Иисуса Христа: так, в одном из приватных писем он сообщает: «Да, Христос рождался не на ложах царских, но в хлеву. Посылался — не праведникам, но грешникам. Излечивал — не здоровых, но больных. Умирал — не на царском одре, коего заслуживал сверх всякой меры, но на кресте, распятый меж двумя разбойниками. Он был Агнец, взъемлющий на себя все грехи мира. Но что это означает фактически — принять грехи? Означает вот что: сделаться тем, кто грешит, войти в эту грешную вонючую шкуру. Безгрешному — унизиться до греха. Зачем? Чтобы избыть этот грех — Собою — изнутри грешащего человека…

Кто грешит? Христос? Нет, но человек, в недрах которого живет Христос как некая альтернатива безгрешия. Христос входит в человека, как Младенец рождается в коровьи ясли. Христос обитает в человеке — и терпит смрад греха, совершаемого человеком по доброй воле. Христос не имеет власти запретить человеку грешить, ибо человек свободен в своей воле. Но Он имеет власть, как Врач, поспособствовать исцелению человеческому, коли человек, искалеченный грехом своим, воззовет об исцелении ко Врачу. Ибо человек больной — это человек безвольный, которому недостает сил быть здоровым. И тут требуется помощь Врача.

Но из этого следует много больше, чем высказано Лютером. Мир, первоначально отпавший от Бога, носит в недрах своих не только грех, смерть и проклятие. Но и — Христа. В каждой травинке, в каждом дуновении ветра — Христос как Всетворение, как Слово, образующее Творение. Сказано в сто пятидесятом псалме: Всякое дыхание да хвалит Господа. Что значит хвалит? Значит — носит в себе и, прозревая Это в себе, поет свою внутреннюю суть. Ибо, если бы не было бы в Творении этой предельной жажды слиться со Творцом, снова о-Божиться, — мир бы давно рухнул. Что удерживает Творение целокупно, как единую сущность, что позволяет тварям — быть? Первичная энергия Создателя, вдунутая Им в творение от Начала? Да, но и не только. Мы знаем, что всякая жизнь, явившись на свет, однажды умирает, уходит в небытие. Но здесь, под солнцем, рождение совершается снова и снова. Создатель не перестает создавать, Он — за работой. И то, что, казалось бы, обречено на смерть, уцелевает. И мало этого — как зерно, падающее в землю, дает много плода.

Что означает евангельское зерну надлежит умереть? Означает — старому творению лечь в основу нового. А что означает таинство преломления хлеба? То же самое. Христос становится хлебом, ломимым во имя жизни. И эту жертву Христову нам надлежит вместить в себя, вместе с хлебом, чтобы остаться в живых, опознав Христа внутри себя. Потому что без Христа — мы жизни не имеем. Христос умирает в нас для того, чтобы мы жили. Равноценно — мы умираем Христа ради, чтобы Христос жил в нас. Здесь что-то, напоминающее вечность и бесконечность, змею, кусающую собственный хвост. Христос питает нас, мы — питаем Христа. Наши души, словно бы светящиеся элементы, составляются в гирлянды и в созвездия. А Христос — обнимает все эти наши созвездия, вмещает внутрь себя, словно бы дает нам приют в Своем Сердце. И мы — становимся Одно во Христе, одна Церковь. Творение