Сталин. Том 2. В предчувствии Гитлера, 1929–1941 - Стивен Коткин

килограммов ржи и от 7 рублей 10 копеек до 8 рублей 40 копеек за пшеницу, ниже производственных издержек, — тоже можно рассматривать как своего рода крупный грабеж, хотя он и позволял продавать черный хлеб в городах всего лишь за 8–12 копеек за килограмм[675]. Некоторые члены Политбюро возражали против проекта закона, но Каганович, докладывая об этих возражениях в Сочи, не называл имен[676].

Сталин выговаривал Кагановичу (11.08) за поступавшие с Украины новые просьбы еще раз снизить задание по хлебозаготовкам. «Дела на Украине из рук вон плохи… около 50 райкомов высказались против плана хлебозаготовок, признав его нереальным… Это не партия, а парламент, карикатура на парламент». Он потребовал снять Косиора и Чубаря, а начальника украинского ОГПУ Реденса понизить в должности. «Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс или Косиор, — указывал Сталин. — Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается не мало (да, не мало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии». Сталин делал жесткое предупреждение: «Без этих и подобных им мероприятий (хозяйственное и политическое укрепление Украины, в первую очередь — ее приграничных районов и т. п.), повторяю, — мы можем потерять Украину»[677].

В Советский Союз действительно проникали польские шпионы, и их ловили[678]. В то же время польское правительство только что заключило со Сталиным трехлетний двусторонний пакт о ненападении, снизив нажим на СССР[679]. Не исключено, что Сталин использовал польскую угрозу, чтобы не дать Кагановичу расслабиться, а может быть, он просто не мог избавиться от своей зацикленности на империалистической интервенции, спровоцированной внутренними затруднениями. В том же послании Сталин сообщал Кагановичу, что он решил назначить Балицкого уполномоченным ОГПУ на Украине и уже говорил об этом с Менжинским. Впрочем, в том, что касается снятия Косиора и Чубаря, хитрый Каганович умывал руки, пусть и очень ненавязчиво: «Мне труднее судить, чем Вам» — и Сталин отступился[680]. Кроме того, диктатор с запозданием согласился с исходившей от наркома земледелия Яковлева критикой чрезмерного расширения посевных площадей, нарушавшего севооборот, и неохотно дал согласие на замедление темпов с целью восстановления севооборота[681]. Но когда 20 августа 1932 года от Бориса Шеболдаева, партийного босса Северного Кавказа, пришла телеграмма о том, что урожай оказался еще ниже прогнозов и что среди крестьян начались волнения, Сталин ответил, послав копию Кагановичу, что «крайком дипломатничает и старается вести ЦК за нос»[682].

В Сочи со Сталиным снова отправилась Надя, взяв с собой детей — Василия (10-летнего) и Светлану (которой было пять лет), — но она и на этот раз вернулась в Москву раньше мужа. «Домишко выстроили здесь замечательный», — ближе к концу отпуска писал Сталин о новой сочинской даче в Москву, Енукидзе, который отвечал за недвижимость такого рода на юге[683].

«Могильщик революции в России»

Сталин лишь повысил уязвимость СССР перед его врагами, особенно Японией. Коллективизация и раскулачивание были его политикой, о чем знали все партийные функционеры, осыпаемые экстремистскими директивами от его имени. Также они знали, что правые уклонисты предвещали катастрофу. Отдельные попытки заставить Сталина ослабить напор лишь приводили его в ярость. Возможность для коллективных действий появлялась у функционеров лишь на пленумах Центрального Комитета, но они проходили под пристальным взглядом твердолобых сталинских приспешников, тайной полиции и осведомителей из числа шоферов и гостиничного персонала. Поздно ночью в августе 1932 года несколько ветеранов революции и Гражданской войны провели конспиративное собрание в московской частной квартире поблизости от Белорусского вокзала, принадлежавшей Мартемьяну Рютину (г. р. 1890), редактору армейской газеты «Красная звезда», чтобы обсудить кризис в стране[684]. Сталин назначил этого сибиряка из крестьян кандидатом в члены ЦК — высшую элиту страны (в то время насчитывавшую 121 человека), — но в 1928 году прогнал его оттуда за «примиренческое отношение к правой оппозиции». Вскоре после этого он и вовсе исключил Рютина из партии[685]. Сейчас же Рютин и члены партии Василий Каюров, глава отдела в государственном архиве, Михаил Иванов, служащий Рабоче-крестьянской инспекции РСФСР, и сын Каюрова Александр, старший инспектор наркомата снабжения СССР, выразили свои опасения в семистраничном обращении «Ко всем членам ВКП(б)», в котором в отношении Сталина использовались такие определения, как «беспринципный политикан», «софист», «интриган и политический комбинатор», в плане теории проявивший себя «полнейшим ничтожеством», «диктатор», в одном ряду с которым стоят «Наполеон, Муссолини, Пилсудский, Хорти, Примо де Ривера, Чан Кайши и пр»., и «могильщик революции в России»[686].

«Могильщиком революции» когда-то обозвал Сталина Троцкий. Рютин же был известен своими яростными нападками на Троцкого[687].

21 августа 1932 года в деревенской избе примерно в 40 милях от Москвы Рютин втайне предъявил свое «Обращение», как и значительно более длинный документ «Сталин и кризис пролетарской диктатуры», примерно 15 функционерам среднего уровня из разных бюрократических учреждений[688]. Они назвались «Союзом марксистов-ленинцев» и провели выборы на руководящие должности. Один из них провел у себя на квартире следующее собрание, на котором было решено распространять документы из рук в руки. Латыш Янис Стенс, профессор из Института красной профессуры, передал экземпляры документов Каменеву и Зиновьеву на даче, которую они совместно снимали под Москвой. Еще один заговорщик передал несколько экземпляров харьковским троцкистам. Один экземпляр попал к опальному бывшему московскому партийному боссу Николаю Угланову (бывшему покровителю Рютина), который был близок к Бухарину. (Бухарин впоследствии отрицал, что получал эти документы и вообще знал о группе Рютина.)

Почти 200-страничный труд Рютина «Сталин и кризис пролетарской диктатуры» был поразительным документом. Автор осуждал «авантюристические темпы индустриализации» и «авантюристическую коллективизацию при помощи невероятных актов насилия и террора», защищал Троцкого как подлинного революционера, несмотря на его недостатки, и критиковал правых за их капитуляцию, но в то же время подчеркивал, что «правое крыло оказалось право в экономической сфере». Рютин метал громы в Сталина, затыкающего рот членам партии, и исходил идеализмом в отношении Маркса и Ленина («ставить имя Ленина рядом с именем Сталина — это все равно, что Эльбрус ставить рядом с кучей навоза»)[689]. Он предлагал список из 25 конкретных мер, от новых выборов в партийные органы на основе внутрипартийной демократии до массовой чистки в ОГПУ, от роспуска принудительно образованных колхозов и убыточных совхозов до прекращения