Искусство как выбор. История моей жизни - Зельфира Исмаиловна Трегулова

Все это было в рабочие дни, а вечером в пятницу начиналось то, что очень точно описывается названием знаменитого фильма, прославившего Джона Траволту, «Лихорадка субботнего вечера». Я тогда еще не понимала, что весь Нью-Йорк как сумасшедший работает с понедельника по пятницу, а вечером в конце недели начинает отрываться, с неистовством и страстью снимая напряжение и стресс пяти рабочих дней. Почти каждые выходные Тони Васконселлос приглашал меня «выйти в свет», мы садились в его небольшую старенькую машину и кочевали из бара в бар по Гринвич-Виллиджу и Сохо, куда имели обыкновение заходить его многочисленные друзья. Я познакомилась со многими из них, в том числе с чудесной женщиной по имени Шерон, работавшей в одном из нью-йоркских музеев. Мы много разговаривали – о жизни, об искусстве, о музыке, ходили слушать джаз в джазовые клубы. Это была раскрепощенная жизнь, которая происходила два вечера в неделю, по пятницам и субботам, и я, хотя была вроде бы чужаком и немножечко старше всех, стала органичной составляющей компании друзей Тони. Он обязательно довозил меня на своей машине до дома, в каком бы состоянии ни был, – после того, как я однажды глубокой ночью, сев на метро в Чайна-Тауне, пропустила остановку и оказалась на 125-й улице Гарлема, где мне пришлось минут пятнадцать ждать обратного поезда метро в окружении весьма своеобразных личностей. Меня, правда, никто не тронул, но приятного было мало. Только один раз, когда Тони уже не мог сесть за руль, я вызвала ему такси, довезла и довела до дома, а таксист потом привез меня на мой угол 69-й и Мэдисон.

Я, честно признаться не знаю, что это было, но мы с Тони очень сильно привязались друг к другу. Я видела, что ему нравится находиться рядом со мной, быть проводником по подлинному, не туристическому и не глянцевому Нью-Йорку – сам он родился под Бостоном и там же, уже в разводе, жили его еще не старые родители, а также бабушка по матери. Проводя со мной выходные, Тони явно хотел, чтобы я не чувствовала себя одиноко в этом огромном, населенном людьми всех национальностей городе. Приближался самый главный праздник – Рождество, которое все американцы проводят с семьями, и Тони предложил мне поехать на машине вместе с ним в городок под Бостоном, к его родителям и бабушке. Я немедленно согласилась, тем более что он обещал во время праздников свозить меня в сам Бостон и показать оба знаменитых тамошних музея.

Мы поехали с Тони вдвоем, и я никогда не забуду этот путь и песни его любимой джазовой певицы Нины Симон, которые мы переслушали в долгой дороге. Он вез подарки для всех родственников и упаковочную бумагу, чтобы завернуть все припасенные им коробки и коробочки, своей маме он купил в дорогущем магазине «Барни» элегантные серьги. Мы разговаривали всю дорогу, замолкая на самых красивых местах песен Нины Симон – он записал для меня их все, и я потом в Москве много раз переслушивала эти записи, пока и в наших магазинах не появились ее диски. Это было все вместе так невыразимо хорошо, что я хотела, чтобы поездка длилась и длилась. Я и тогда понимала, что действительно люблю его и что и я дорога ему, но понимала также и то, что он по-особенному устроен и что у этих отношений нет и не может быть счастливого конца. Эта поездка была радость и какая-то тягучая сладкая боль одновременно. В старенькой машине происходило что-то, что каждый из нас запомнил и хотел запомнить, какое-то удивительное единение и понимание того, что нельзя нарушить все это неосторожно сказанным словом – которое, честно, рвалось у меня с губ.

Я впервые оказалась в настоящей американской глубинке, с домами, ярко и аляповато украшенными к Рождеству, с тишиной, белым снегом – было холодно; и с многочисленными родственниками, к которым мы ходили и которые очень тепло встречали русскую знакомую их любимого Тони – смешно, но меня приняли за невесту его друга, который присоединился к нам в Бостоне. Это было действительно забавно, но меня трогала наивность этих пожилых людей, старавшихся окружить нас всех теплом и любовью. Жили мы в доме матери Тони, которая устроила меня в отдельной гостевой спальне, а молодых людей – в большой комнате. Хорошо помню поездку в Бостон, сильный холодный ветер, Музей Изабеллы Стюарт Гарднер, поражавший своей псевдоготической архитектурой, произвольным соединением всего со всем и абсолютным контрастом с традиционной музейной развеской. По завещанию владелицы, в ее доме все должно было оставаться на тех местах, на которых висело при ее жизни, ничего нельзя было менять, а развеску Изабелла Стюарт Гарднер сделала причудливейшую, следуя своим крайне субъективным представлениями и вкусам. Пробежалась я и по залам Бостонского художественного музея с его богатейшей коллекцией импрессионистов, но уже бегло, было очень холодно, и нужно было возвращаться на ужин к бабушке Тони.

Долгая стажировка в Нью-Йорке открыла для меня коллекции знаменитых музеев и дала возможность внимательно ознакомиться с их прекрасными собраниями. Я много раз ходила в Метрополитен-музей, благо у меня была карточка временного сотрудника Музея Гуггенхайма. Познакомилась не только с картинной галереей, которая интересовала меня в первую очередь, но и с искусством Древнего Египта, Древней Греции и Рима, Средневековья, с искусством Австралии и Океании. Съездила я и на другой конец города в Клойстер – отдел Метрополитена, где более подробно представлена коллекция средневекового искусства, в Музей Бруклина. Но главным художественным открытием во время этой многомесячной стажировки оказалось искусство ХХ столетия, которое я знала гораздо хуже, чем искусство древних эпох или Возрождения и барокко. И главной точкой притяжения стали знаменитый Музей современного искусства (МОМА) на 53-й улице – как раз в двух кварталах от метро, идущего напрямую в Квинс, – и не менее знаменитые нью-йоркские галереи – тогда главные из них были сосредоточены в Сохо и на 58-й улице. МОМА потряс меня уже при первом посещении во время работы над «Великой утопией» – этот музей и сейчас является главным музеем искусства ХХ века в мире, а для меня, тогда еще не видевшей Центр Помпиду в Париже, он был важен вдвойне – казалось, что там находится все самое основное, что было сделано художниками этого столетия. Я помню свое потрясение от «Авиньонских девиц» Пикассо, сразу становилось понятно, что это действительно главная точка отсчета для живописи ХХ века. Было приятно увидеть в залах этого музея большое количество работ русских художников 1910-х годов, включая уникальную картину Малевича «Белое на белом» 1918 года.

С классическим модернизмом мы были все-таки знакомы – бывшие собрания Щукина и Морозова, представленные в залах Эрмитажа и ГМИИ,