Святые русской Фиваиды - Максим Александрович Гуреев

очереди».

Читаем далее в житии Сергия Нуромского: «Так все подчинено человеку, так велико влияние его на тварь, что когда он возвышается до обновления в себе первобытной невинности и жизни духовной, возвышается и обновляется с ним и тварь, падением его повинувшаяся суете и чающая “откровения славы чад Божиих”. Для пр. Сергия довольно было однажды взглянуть на этого нового Адама, окруженного сонмом пернатых и зверей, чтобы узнать в нем мужа по сердцу своему и единоправного себе подвижника; со своей стороны и Павел во время странствования своего по монастырям прежде поселения в дупле, мог слышать о великих подвигах и духовной опытности пр. Сергия, если только они не имели случая встречаться прежде в Cepгиевой обители (Троице-Сергиевом монастыре. – М. Г.) – в месте общего их преуспеяния в духовной жизни».

* * *

Когда они пришли к дереву, в котором он жил, то никого не обнаружили в нем. Тогда они стали искать его, думая в страхе, что он уже не среди живых. Они пошли через дремучий лес, в котором было много таких деревьев, в дуплах которых спасались отшельники, но все отвечали им, что он давно ушел отсюда, и теперь они не знают, где он. И лишь один одержимый, имени которого никто не знал, указал им место, где есть тот, кого они ищут. Но они испугались, потому что знали то место, и было оно весьма диким. Там никогда не было солнца, но трава там была пеплом, там никогда не было дождя, но в балках там всегда стояла черная вода, там никто никогда не жил, но людские голоса там не затихали ни днем, ни ночью. Ужас объял их сердца, а лица их исказила гримаса страха, но одержимый, увидев их смятение, сказал им: «идите туда и не бойтесь ничего, он ждет вас на берегу лесного потока в великом Комельском урочище, он знает о вашем прибытии».

И они пошли, и местность эта показалась им знакомой, хотя здесь они никогда не бывали раньше. Редкие кривые деревья с остатками пожухлой, припорошенной тяжелым мокрым снегом листвы напоминали юродивых страдальцев, которые бестолково брели по бесконечному рябому полю, что обрывалось острым глинистым уступом. В том урочище деревья были расставлены таким образом, что могло показаться, будто они находятся в постоянном движении, не стоят на одном месте, но прячутся друг за друга, водят причудливый хоровод, задевая друг друга кронами, расковыривая в поисках живности вздыбленными корнями землю. Совершенно напоминали они хищных птиц, что в случае удачной охоты сжимали в кривых с навершиями в виде острых загнутых когтей лапах полевую мышь или змею.

Дышала та лесная местность пронизывающим холодом, гудела, завывала, словно кто-то живой был заточен в земляной тюрьме, ископанной в глинистом уступе, в покрытой ли кустарником круче, и кричал там в темноте от причиняемой ему кандалами нестерпимой боли.

Они смотрели вверх, и видели, как деревья раскачиваются в такт этим стенаниям, трещат, а в самом центре этого воображаемого хоровода стояла вековая липа, неизвестно, когда и кем тут посаженная.

Страх овладел ими безраздельно, но, подойдя к древнему сему дереву, вдруг испытали они радость, потому что в его огромном дупле, более напоминавшем разверстую пасть Левиафана, сидел тот, кого они искали, странствуя по берегам лесного потока, в непроходимых кущах и по обледеневшим уступам.

Голова и плечи его были покрыты снегом, а он словно бы и не замечал этого, будучи погруженным в чтение Псалтири.

Воспевал из 50-го псалма:

Многократно омой меня от беззакония моего, и от греха моего очисти меня,Ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною…Отврати лице Твое от грехов моих и изгладь все беззакония мои…Сердце чистое сотвори во мне, Боже, и дух правый обнови внутри меня…Окропи меня иссопом, и буду чист; омой меня, и буду белее снега…

Снег усилился, а они все стояли и смотрели на псалмопевца как зачарованные, не имея сил пошевелиться. Слушали его таинственно, потому что разносился по Комельскому лесу только треск ветвей и стенания заточе´нных в земляном узилище, голосов гул и скрежет впившихся в землю коней-когтей, шепот падающего снега и тихое журчание воды в потоке, что извивался полозом.

Звали того отшельника, жившего в дупле столетней липы, Павлом.

Закончив чтение, он отложил Псалтирь, поклонился пришедшим и каждого благословил, назвав по имени: раб Божий Иоанн, раб Божий Алексий, раб Божий Антоний и раб Божий Сергий, хотя не знал их до того.

Преподобный Сергий приступил к отшельнику и сказал ему, что много слышал о его трудах и подвигах в пустыне, а также о его желании жить в дупле дерева как птица небесная, которая ни сеет, ни жнет, ни собирает в житницы, потому как Отец Небесный ее питает.

– Таково ли твое истинное желание, отче? – вопросил Сергий Павла.

– Да, таково, – последовал ответ, – ведь птица не только обитает в дупле или в гнезде, свитом из ветвей, не только может летать по воздуху и ходить по земле, но и пребывает в безмолвии, а если и нарушает его, то только пением, уподобляясь таким образом святому пророку и псалмопевцу Давиду. Так и я, спасаясь в дупле дерева и пребывая в молчании, могу утешать себя лишь изреченными в сердце благозвучиями.

– Отче, но ведь мы слышали твое пение, хотя уста твои были закрыты!

– Правильно, ведь когда наслаждаетесь вы пением птиц в лесной чаще, то не видите этих таинственных певцов, но лишь слышите трель, услаждающую ваш слух и доносящуюся неведомо откуда. Так и сейчас я, грешный, лишь открываю Божественную Псалтирь в своей убогой куще, и над пустыней разносятся глаголы премудрости, которые имеющий уши, да услышит.

Восхитился преподобный Сергий Нуромский мудрости своего собеседника, «невещественной его жизни» и попросил его перейти на реку Нурму, чтобы быть ближе к его обители, и указал ему кратчайший к ней путь…

* * *

От трассы указатель – «Троицкий Павлов монастырь. 4 км»

Дорога петляет, разумеется, забирается в лес и начинает постепенно спускаться в низину.

Зимник раскатан и обледенел.

Вверх в гору задом наперед пятится заднеприводный грузовик – тут по-другому въехать не получится.

Увидев меня, шофер машет рукой, но не останавливается, потому что потом не стронешься с места.

Спрашиваю на ходу: «Правильно к монастырю иду?»

Кивает в ответ? «Да, туда вниз к Юношескому».

«К Юношескому? Странное название», – подумалось.

В 1924 году Павлов Обнорский монастырь (речка Обнора – приток Нурмы, фактически монастырь стоит на Нурме) постановлением Грязовецкого уездного исполнительного комитета был закрыт. Согласно этому постановлению, надлежало устроить «в одной церкви – народный дом (библиотека-читальня, сцена-театр), вторая церковь – класс, и в двух остальных – маслодельная артель. Помещение, где жили монахи – общежитие приезжающим рабочим и служащим на отдых во время лета».