Сергей Мавроди - Тюремные дневники

- Мавроди есть?

(Ну нет, не может быть… Это даже не смешно.)

- Да, я…

- Вам передача.

(Граждане добрые, разбудите меня! Это я, наверное, сплю!)

- Мне же завтра только должна быть?! Они же сегодня ну, никак не могли успеть! У них же очередь какая-то там стовосьмидесятая была!

- У Вас такие родственники заботливые! Целый час со слезами на глазах уговаривали, чтобы я Вам именно сегодня ее передала!

- Я не возьму.

- Что??

(Что-что… Ничего! Конечно, не возьму! Как я, блядь, ее потащу?

Между прочим, тридцать килограмм! Когда я и с этим-то не знаю, что делать!)

- Да нас с вещами заказали. В другую камеру переводят. Куда я сейчас с этой передачей пойду? Приносите завтра.

- А мне куда ее девать? У нас хранить негде. Я тут что, всю ночь сидеть буду? Я и так уже из-за этой Вашей передачи на час задержалась! За какую-то паршивую шоколадку! Вот дайте мне сейчас две тысячи - и я тогда всю ночь в коридоре здесь просижу!

(Вот сука! Две тысячи ей дай! Да откуда, блядь, у меня могут быть две тысячи! Когда я и за пятьсот-то рублей пять суток карцера отсидел! А за две тысячи - это сколько же там получается?.. Да меня вообще сгноят!)

- Я подписываться не буду!

- Ничего! Ваш адвокат подпишет. Забирайте.

(Нет! Это просто неописуемо! Это неслыханно! Людям ларек не отдают из-за какой-то хуйни, а тут сам отказываешься!..) Приходится брать.

- И баранки у нас в мешке все рассыпались.

(Да подавись ты этими баранками!!)

Через некоторое время все шконки оказываются заваленными пакетами, кульками, кулечками и пр., и пр. Всего на тридцать килограмм.

- В общем, если за нами сейчас все-таки придут, я просто все брошу. А что мне еще остается делать? Утащить я все равно почти ничего не смогу. Ну, или вы забирайте себе, сколько сможете, - обращаюсь я к сокамерникам.

(Следующая передача, между прочим, теперь только через месяц. Но что остается делать? А?)

В итоге, так за нами и не пришли. Когда я наспех дописываю эти строчки (надо же и поспать хоть немного!), на улице уже светает.

Посмотрим, что будет завтра. Точнее, уже сегодня. Проверка - через несколько часов.

14 мая, среда

Утром, сразу после проверки опять заявился кум. Сначала дернул

Костю с Витей (обоим рявкнул: "С вещами!"), потом очередь дошла и до меня.

- Твой холодильник?

- Мой.

- А почему в карточке не записан?

- Не знаю.

- А документы какие-нибудь на него есть?

- Есть.

Документы у меня, кстати, действительно есть. Я все-таки имел благоразумие их сохранить. Хотя, вроде бы, и незачем было.

Холодильник же в карточке на меня должны были записать!

- Заносите холодильник в камеру!

Мы с Витей подхватываем с двух сторон холодильник и осторожно заносим его в камеру. Дверь захлопывается.

Итак, все ясно. Витю с Костей от нас переводят, остальные, судя по всему, пока остаются. Я, по крайней мере, уж точно - иначе зачем было мой холодильник в камеру возвращать? Конечно, на логику и здравый смысл в тюрьме надежда плохая, но все-таки… Короче, за себя мне можно пока не волноваться.

Что ж, все правильно! Не этому мальчишке-куму решать, где мне находиться. Я не в его власти! Это над остальными он может сколько угодно куражиться. Я же для него неприкасаемый. Меченый! Для него и для всех, блядь, здешних начальничков. Руки у них коротки! Я до сих пор удивляюсь, как это они и в карцер-то тогда осмелились меня посадить? А вдруг бы меня там, к примеру, крысы съели?.. Или злые соседи обидели?.. Правильно на днях заметил Витя: "Бардачина - она везде!"

Зато вот Косте с Витей, для которых кум - царь и бог и которых он может по своему усмотрению казнить и миловать - вот им действительно можно только посочувствовать! Точнее, посочувствовать можно одному

Вите. Применительно же к Косте это слово не совсем уместно. Более того, оно в данном случае звучит кощунственно! Ну, можно ли, скажите, "посочувствовать" человеку, отправляющемуся прямиком в ад?!

В преисподнюю! В геенну огненную! В кошмар мордовских лагерей особого режима! Сроком на девять с половиной лет.

И все это только за то, что у нас нашли телефон?! Так сказать, в отместку?..

"Время, нами переживаемое, столь бесполезно-жестоко, что потомки с трудом поверят существованию такой человеческой расы, которая могла оное переносить!" Эти чеканно-бронзовые тацитовские строки написаны две тысячи лет тому назад. А что, спрашивается, с тех пор изменилось?

"В баню идем?" Вася и Цыган прощаются с Костей и Витей… уходят.

Я остаюсь. (Да какая тут, на хуй, баня! Надо хоть ребят проводить!)

Вася, уходя, наставительно замечает: "Война - войной, а баня - баней!"

"Такой-то!" Это уже пришли за Витей. Наскоро обнимаемся. "Ну все,

Пантелеич! Если я здесь останусь, я тебе отпишу! Пока!" - "Пока!"

Витю уводят. Все! ("Уходят, уходят, уходят друзья…")

Мы остаемся вдвоем с Костей. Он торопливо дает мне последние советы: "С дорогами мы с Витьком все решили. Соседи в курсе, что у вас на решке стоять некому, так что пока все будут через верх гнать.

А там и Андрей приедет. Да и подселят вам наверняка кого-нибудь! С дядей Васей нашим - поаккуратнее. Я отписывал в хату, где он до этого сидел. Мутный, говорят, какой-то человек, неправды много говорит. С Андреем тоже повнимательней. Он наверняка на мусоров работает. Цыгана можешь не опасаться. Глупый он".

Я слушаю вполуха, киваю, поддакиваю, а сам все думаю: "Неужели, правда на этап? Может, все-таки обойдется? Пронесет? Может, просто в другую хату?.."

"Такой-то!" Время!! Костя выходит. Я помогаю ему вынести вещи. В коридоре обнимаемся. Конвоир торопит, так что прощание получается скомканным и совсем коротким.

- Ну все, Кость! Удачи!

- Удачи! Если останусь на тюрьме - отпишу. Или через Мишаню сообщу!

(Мишаня - это друг Кости из соседней хаты. Спортсмен в прошлом.

Бывший биатлонист. А ныне особист-полосатик, как и сам Костя. Еще один потенциальный кандидат в Мордовию. "А сколько ему светит?" -

"Ой! Да у него там много всего!") Костю уводят. "Легче гусиного пуха/ Улетает жизнь!.." Я остаюсь один.

Вскоре возвращаются из бани Вася с Цыганом. (Что-то быстро.) Вася возбужденно рассказывает: "Даже помыться не дали толком! Только я намылился, он воду отключил и заходит туда, прямо в баню со своим этим молотком. Которым он утром по решке дубасит. Ну, думаю, сейчас как въебет прямо по голому телу! А знаешь, как к голому телу дубинка прилипает?! К мокрому. На хуй мне надо! Провоцировать!.. Я тазик с бельем схватил, полотенцем быстренько обмотался - так намыленный и пошел. Прихожу сюда, а тут в коридоре женщина-ларечница стоит!