Наставница Эйнштейна. Как Эмми Нётер изобрела современную физику - Ли Филлипс

учебы, они должны сосредоточиться на воспитании детей и заботах о доме, их присутствие нарушит покой университетских стен и т. д.). Тогда как преподаватели точных наук и математики (хотя и не все) в целом были более благосклонны к идее совместного обучения. Первыми открылись в 1901 году двери Баденского университета, а остальная Германия присоединилась к нему в 1908-м – в тот год, когда Нётер получила свою докторскую степень.

Хотя теперь женщинам дозволялось поступать в немецкие университеты и получать ученые степени, политика Министерства образования по-прежнему запрещала нанимать их на должности университетских преподавателей.

* * *

В Германии «право преподавать» в университете нужно было заслужить, пройдя процесс хабилитации, напоминавший вторую защиту докторской диссертации. Это требование появилось в XIX веке и вплоть до весьма недавнего времени оставалось в силе. Чтобы подтвердить свою квалификацию, нужно было представить на рассмотрение диссертацию или другие научные работы, демонстрируя тем самым высокое качество своих оригинальных исследований; иногда в дополнение к этому кандидат читал лекцию. Если комиссия решала, что сопровождающих заявление материалов достаточно, кандидат получал звание приват-доцента. Оно давало право преподавать в немецких университетах в ипостаси, на которую намекает титул – частного преподавателя. Приват-доцент не получал жалованье. Он (в те времена – неизменно он) имел право получать плату за обучение непосредственно от студентов, решавших посещать его лекции. Такой механизм предполагает, что немецкая система университетского образования весьма отличалась от той, к которой были привычны люди в большинстве других стран Европы или, скажем, в США. Например, в Германии было мало обязательных курсов и не было экзаменов. Как правило, студенты могли свободно посещать те курсы, которые им были интересны, и даже странствовать между университетами; преподавателям приходилось соперничать за их внимание.

Такой механизм напоминает нам также о встроенных в систему классовых различиях. Приват-доцентами могли быть лишь те, кто располагал собственными средствами, поскольку прожить на плату за обучение было невозможно. Хотя немецкий университет был в известном смысле меритократией с неслыханной для, например, США степенью академической свободы (что стало еще более справедливо в последние годы), он также оставался элитарным клубом.

Битва за хабилитацию Нётер походила на маневры Клейна, целью которых было заполучить Гильберта в Гёттинген, но теперь Клейн передал эстафету Гильберту, хотя до конца продолжал участвовать в развернувшейся кампании. Разница в настроениях между профессорами-гуманитариями и естественниками вскоре привела к официальному размежеванию: в результате серии конфликтов, включая конфликт вокруг хабилитации Нётер, преподаватели по всей форме разделились на два лагеря. Как можно было предсказать, члены фракции, выступавшей против приглашения Гильберта в Гёттинген, возглавили противников хабилитации Нётер. Ученые-естественники и математики пребывали в сомнениях по поводу того, разрешить ли женщине преподавать, но больше склонялись к тому, чтобы сделать для нее исключение.

И речь должна была идти именно об исключении. Чтобы не раздражать профессуру и Министерство образования, сторонники Нётер сформулировали ходатайство о разрешении ей пройти процедуру хабилитации как просьбу о редком исключении из правила и совершенно точно – не требование изменить само правило. Они не просили распахнуть двери перед преподавательницами. Они настаивали, что исключительные таланты Нётер и ее значение для математики делают жизненно важным ее допуск к преподаванию.

Первая попытка пройти хабилитацию состоялась в июле 1915 года[212]. При поддержке Клейна и Гильберта Нётер представила в качестве части официальной заявки свою недавнюю статью «Поля и системы рациональных функций» (Körper und Systeme rationaler Funktionen) отделению математики и естественных наук философского факультета Гёттингенского университета.

С прославленной эффективностью немецкой бюрократии профессора организовали заседание в день получения заявки и сформировали комиссию для составления отзывов. В письме, полном похвал в адрес кандидатки, Клейн лично обращался к Министерству образования, рассказывая, как его изумили ее познания в математике, когда в 1914 году они с отцом посетили Гёттинген, чтобы написать некролог Паулю Гордану. В письме Клейн подчеркнул, что Эмми Нётер превосходила большинство других кандидатов, прошедших процедуру за последние годы.

Авторы всех подготовленных разными членами комиссии отзывов (за исключением одного) выступали за то, чтобы принять Нётер, несмотря на ее пол. Прямо или косвенно они согласились с тем, что в целом женщины для преподавания в университете не годятся, но Нётер – особенный, единственный в своем роде случай.

Исключением был отзыв Гильберта, назначенного «главным рецензентом». Он единственный ни разу не упомянул о поле, а писал лишь о научной квалификации Нётер.

В нормальных обстоятельствах отзывы были бы переданы дальше в министерство и были бы автоматически утверждены на каждой ступени бюрократической лестницы. Но пол кандидатки делал обстоятельства вовсе не нормальными. Один из членов комиссии, математик Эдмунд Ландау, отдав должное научному таланту и потенциалу Нётер и искусству, с которым она читала лекции, сокрушался: «Как легко было бы нам принять это решение, если бы это был мужчина. <…> Мне было бы гораздо приятнее, если бы это расширение нашей образовательной программы было возможно без хабилитации дамы». Ландау, возглавлявший отделение, также поделился своими мыслями, что «женский мозг не способен к математике, но фройляйн Н. я считаю одним из редких исключений».

Хабилитационная комиссия вновь встретилась в конце октября, чтобы проголосовать. Все, кроме одного (астронома Йоханнеса Хартмана), проголосовали за то, чтобы принять хабилитацию Нётер[213].

Из-за беспрецедентности обстоятельств весь профессорско-преподавательский состав факультета, включая обе фракции, собрался 18 октября для проведения того, что начиналось как тягостное для участников обсуждение и превратилось в нечто гораздо более неприятное. Воспоминания об этом собрании фрагментарны, но сохранился рассказ о запальчивых насмешках Гильберта. На этом собрании он обрушился на профессоров гуманитарного отделения и произнес свою легендарную отповедь, что пол кандидата не должен быть поводом для отказа, ведь «мы, господа, в университете, а не в публичных банях».

Гильберт снискал себе настолько сомнительную славу выступлениями за права женщин-ученых, что, устраивая розыгрыш по случаю его 50-летия, друзья провозгласили его председателем несуществующего «Союза студенток»[214].

В итоге Гильберту пришлось сочинять письма с извинениями в адрес двух филологов, которых он задел лично и которые письменно же пожаловались главе отделения на его «нетоварищеское поведение»[215].

По всей видимости, во время собрания Гильберт предложил двум этим профессорам уволиться. В вымученных извинениях он писал, что не хотел изгонять никого из университета, но просто пытался подчеркнуть, что политике не место в его стенах и что профессоров должны заботить исключительно заслуги кандидатки как исследовательницы и преподавательницы.

Несмотря на этот фейерверк остроумия, профессора незначительным большинством голосов высказались за то, чтобы не мешать передаче заявки на хабилитацию в министерство. Однако у Гильберта не было иллюзий по поводу исхода предприятия. Воспользовавшись неофициальными каналами связи, он уже договорился о неформальных переговорах в министерстве. А потому он встретился с сотрудниками министерства