Георгий Береговой - Три высоты

Молчание затянулось, никто из нас не решался…

Наконец кто-то из летчиков, не помню уже его фамилию, как-то застенчиво улыбнулся и сказал то, что в ту минуту, видимо, повторяли миллионы и миллионы людей:

— За Победу!

А через несколько часов мы вновь влезали в кабины своих штурмовиков. Война кончилась не для всех — для нас она все еще продолжалась. Группа Шернера не пожелала признать подписанной в Берлине капитуляции, и боевые вылеты наши продолжались вплоть до 12 мая. Продолжали погибать и люди.

Обидно, ох как обидно было умирать именно в эти дни! Боль за тех, кому так нелепо, так отчаянно не повезло, ощущалась теперь неизмеримо острее, чем прежде. Казалось бы, какая разница: 8 или 10 мая… Смерть одинаково трагична в любой день месяца или недели. Если уж не суждено остаться в живых, один лишний день ничего не меняет. В сорок четвертом или в любом другом военном году так оно и было на самом деле. В любом — но не в сорок пятом! В сорок пятом день 9 мая был особым днем — это был как бы водораздел, который разделял все на «до» и «после». До него у смерти было одно лицо, после она становилась неизмеримо трагичней.

Может быть, сейчас все это звучит слишком просто, до банальности ясно и понятно, но тогда это выглядело совсем иначе. Тогда это не было просто. Солдат, который дожил до Дня Победы, до окончания войны, видел в нем, в этом дне, залог того, что останется жить и впредь. И все же это было — не так. Солдат продолжал оставаться солдатом. Если где-то все еще рвались снаряды, лилась кровь, падали на землю, чтобы никогда больше уже не подняться, люди, значит, место его, солдата, было там, а значит, и солдатская смерть, всегда трагичная, но естественная во время войны и нелепая после ее конца, могла снова его настигнуть.

И настигала. Не все, далеко не все, кто взлетал в те дни, чтобы штурмовать колонны фанатичного врага, возвращались назад, на аэродром…

Последний мой боевой вылет пришелся на 12 мая. На этот раз у нас было такое прикрытие, какое никогда прежде и не снилось: по четыре истребителя на каждый штурмовик! Вернулись, понятно, все целыми и невредимыми.

— Так воевать можно: у каждого дитяти по семи нянек! — пошутил кто-то из летчиков.

— Можно-то можно, а все же лучше и без нянек, и без войны, — отозвался капитан Иванов. — И аппетит лучше, и спится крепче.

— То-то и рассказывают, что позавчера начштаба Безутлый никак тебя добудиться не мог, — поддерживая общее приподнятое настроение, подначил Кузин. — И про аппетит что-то говорили. Рассказал бы, ежели не секрет?

Кузин днем раньше вернулся в полк. Слухи, что он сумел выброситься с парашютом, оказались верными.

— Разве только для тебя, — улыбаясь в ответ, согласился Иванов. — Только наперед говорю: спал-то я действительно крепко, но другие, как выяснилось, спали куда крепче меня. Это тебе хоть Безуглый, хоть сам Ищенко подтвердят…

Про Ищенко Иванов упомянул не случайно. О капитуляции фашистской Германии мы, как уже говорилось, узнали ночью, перед рассветом 9 мая. И после утренних дневных боевых вылетов командир полка распорядился отметить День Победы официально. Ребята из БАО соорудили в рощице рядом с аэродромом выездной буфет, расставили столы. На поляне играл самодеятельный оркестр, девчата-оружейницы и связистки организовали танцы. Отпраздновали, словом, как полагается и расходились спать далеко за полночь.

А через несколько часов, на рассвете 10 мая, поступил приказ срочно провести воздушную разведку. Ищенко решил послать на задание в паре с летчиком Аверьяновым моего заместителя капитана Иванова. Ночевали мы с ним в одной деревне, но в разных, избах. Вот начштаба подполковник Безуглый и прибыл на штабной машине в деревню за Ивановым.

Растолкал его кое-как:

— Собирайся! Пойдешь парой на разведку в район Брно.

— Какая разведка, раз война кончилась, — заартачился было спросонья Иванов. — Мы же вчера Победу праздновали.

— Мы-то праздновали, да фрицы, видать, о нашем празднике ничего не слышали, — отрубил Безуглый. — Конкретное задание получишь на КП полка.

Через час Иванов с Аверьяновым уже были в воздухе.

— Что видите в заданном квадрате? — запросили их с КП по радио.

— Автоколонна на дороге, а за ней разрозненные грузовики тянутся, доложил Иванов. — В общем, ничего особенного. Если не считать, что из дальней от нас рощицы зенитки бьют…

— Освобождайтесь от груза и топайте назад!

Иванов с Аверьяновым спикировали, подавили с первого захода зенитки, а потом прошлись над колонной, высыпали на нее бомбы, отстрелялись эрэсами и вернулись на аэродром.

А там на КП вместе с Ищенко уже и командир дивизии полковник Сапрыкин. Иванов глазом моргнуть не успел, как получил новый приказ:

— Собирай эскадрилью! Поведешь в соседний квадрат. Тут-то и произошел разговор о том, кто из летчиков нашего полка крепче спит.

— Почему именно я? — спросил Иванов у Ищенко. — Кроме меня, что, людей больше в полку нет?

Вопрос был хотя и не по уставу, но с учетом обстановки вполне резонный. Ищенко, не долго думая, выложил чистосердечно и свой резон:

— Есть люди, Иванов! Только сам знаешь: разбрелись после танцев кто куда. Ищи теперь… Не по тревоге же в самом деле полк поднимать! А ты тут, на месте…

Иванов покосился на командира дивизии, заметил, что тот хотя и отвернулся в сторону, но лишь затем, чтобы спрятать невольную улыбку, да и брякнул:

— Зачем по тревоге, командир? Меня же, сами говорите, сразу нашли. Вот и подполковник Безуглый может подтвердить.

— Не крути, Иванов, — начал нервничать Ищенко. — Все знают, что ты поесть любитель. Вот и вчера, я заметил, ты вместо танцев и прочих фиглей-миглей в основном на сало да трофейную тушенку нажимал. А у меня, между прочим, не детсад, у меня в полку взрослые мужики летают — им в такой день одной тушенки недостаточно…

Сапрыкин не выдержал и, сделав вид, будто ему что-то нужно, отошел в сторону, чтобы не расхохотаться. Ханжей среди пилотов у нас не водилось. И Сапрыкин не хуже других понимал, что столь откровенный обмен мнений если и требует каких-то мер, то отнюдь не дисциплинарных.

А Иванов, упрочив свое реноме степенного, положительного человека, прекратил прения и через десять минут был уже снова в воздухе.

От дневных, кстати, вылетов Ищенко его позже освободил. «Видимо, в качестве поощрения за то, что дал выспаться другим», — высказал догадку Иванов.

— Теперь все отоспимся. Только вот, когда проспимся, что делать будем? Война-то всерьез кончилась, — перевел Кузин разговор на особо животрепещущую для многих из нас тему. — А в мирной жизни наука наша кому нужна?..