Калиакрия - Владимир Виленович Шигин

галер и шлюпок, но едва приблизились, как их засыпали картечью. Возмущению таким откровенным коварством на Лиманской флотилии не было предела, с подобной подлостью там еще не встречались.

Только что прибывший под Очаков светлейший, торопился сомкнуть кольцо блокады вокруг крепости.

– Любое дело следует делать до конца, – наставительно объявил он Нассау-Зигену. – А потому истребите остатки турецкого флота у стен очаковских. Они мне мешают!

– Когда угодно исполнить! – вскинул голову Зиген.

– Немедля!

1 июля жавшиеся к прибрежным отмелям остатки былой турецкой мощи в Днепровском лимане были атакованы и после жестокой восьмичасовой схватки все девять неприятельских судов сожжены. Кроме этого победителями под радостные крики были уведены в Херсон несколько канонерок и галер. Войдя в азарт, наши кинулись было даже на крепостные стены, сбили несколько пушек и выжгли приморские кварталы, но под сильным огнем вынуждены были отступить. Потери, впрочем, были невелики, зато шуму туркам наделали много. Отныне все лиманские воды были полностью очищены от турок.

– Лучше бы на самом деле сдались, а то сгорели, аки чурки березовые! – говорили тогда на флотилии.

Так была поставлена последняя точка в долгой и кровавой морской битве за Очаков, Отныне Днепровские воды стали нашими, а крепость лишилась любой помощи извне. Впереди были битвы за обладание Черным морем.

Заслуги всех главных участников победы Потемкин описал в письме к Екатерине: «Я представляю на апробацию: Принцу Нассау второй класс Егорьевский. Пауль Джонсу – анненскую (ленту, т. е. орден Святой Анны – В.Ш.), тоже и Мордвинову – за большие заботы и труды. Алексиану, который здесь старший бригадир, – контр-адмирала, чего он весьма достоин.

Командирам батарей и судов, бывших в сражении: подполковникам и капитан-лейтенантам – шпаги золотые, червонных в двести каждую, с надписью: „За мужество, оказанное в сражении 7 июня на лимане Очаковском“. Тоже бригадиру Корсакову и графу Дама де Рожер. Запорожского Кошевого Сидара Белаго – полковником. Походного атамана подполковника и кавалера Исаева – полковником. Прочим, коим я могу делать произвождение, дадутся чины. Рядовым и запорожцам – по рублю».

Не забыт был и любимец Потемкина де Рибас, который действительно показал себя в бою храбрецом, причем дрался он, жестоко страдая от лихорадки. Наградой де Рибасу был Владимирский крест 3-го класса.

В честь оглушительной победы на водах Очаковских во всех российских церквах отслужили праздничные молебны. Была выбита даже особая памятная медаль. В те дни Потемкин благоволил Зигену, императрице он писал: «Матушка, будьте щедры к Нассау, сие дело его трудов и усердия. За сие нужно щедро его наградить имением и тем привязать навсегда. Сколько он сделал и сколько подвергался смерти!» Предводитель гребной эскадры принц Нассау-Зиген в одночасье стал вице-адмиралом и кавалером ордена Георгия 2-го класса, а помимо того получил еще и три тысячи крепостных в Могилевской губернии.

А затем начались потери, да какие! Через несколько дней после победы от ран, полученных в сражении, умер кошевой атаман войска верных запорожцев Сидор Белой. Атаман Антон Головатый привез тело своего друга в Кинбурнскую церковь. На отпевании впереди всех стояли те, кто был особо дружен со смелым атаманом – генерал-аншеф Суворов и контр-адмирал Поль Джонс. Могилу Белому вырыли прямо в церкви. Погребли под артиллерийский салют и сверху положили тяжелую чугунную плиту.

Следующей тяжелой потерей для черноморцев стала внезапная смерть Панаиоти Алексиано. Он умер от разрыва сердца на борту своего «Владимира». И снова Суворов и Поль Джонс провожали его в последний путь…

Увы, едва кончилось сражение, как сразу начался дележ славы. Первым из первых здесь оказался счастливый ловец счастья принц Зиген. Главным своим конкурентом он видел Поля Джонса, против него и интриговал. Доносы Нассау-Зигена и вспыльчивый характер самого Джонса вызвали недовольство Потемкина:

– А пират-то наш оказался не воин! – кивал он, слушая наветы принца Насауского.

Наслушавшись, велел подать бумагу и перо.

– Напишу государыне, пусть забирает пирата отсель!

Из письма Потемкина Екатерине Второй: «Сей человек неспособен к начальству: медлен, не ретив, а может быть, и боится турков. Притом душу имеет черную. Я не могу ему поверить никакого предприятия. Не сделает он чести вашему флагу. Может быть, для корысти он отваживался, но многими судами никогда не командовал. Он нов в сем деле, команду всю запустил, ничему нет толку: не знавши языка, ни приказать, ни выслушать не может… Может быть, с одним судном, как пират, он годен, но начальствовать не умеет, а в пиратах может ли ровняться он Ломбарду?»

Императрица ответила своему фавориту весьма сдержанно: «Сожалетельно, что Принц Нассау не мог сжечь суда, кои вычинили в Очакове. Пауль Жонес имел, как сам знаешь, предприимчивую репутацию доныне. Если его сюда возвратишь, то сыщем ему место».

Получив это письмо, Потемкин вызвал к себе Джонса.

– Господин контр-адмирал моя армия и флот в ваших услугах больше не нуждаются. Вот вам предписание до Петербурга!

– Честь имею! – мотнул головой обиженный корсар и вышел.

Что касается Суворова, то он при всем его уважении к Нассау-Зигену первым из лиманских флагманов все равно считал Поля Джонса, которого шутливо именовал Дон Жуаном.

В последний раз обнялись добрые знакомцы.

Генерал-аншеф протянул контр-адмиралу бобровую шубу и подбитый горностаем доломан:

– Возьмите, дорогой Дон Жуан. Пусть это будет вам памятью обо мне!

– Но это очень дорогой подарок и вам он нужнее!

– Эта шуба слишком хороша для меня, да в ней меня, поди, и не узнают. По мне так лучше солдатская накидка!

– Прощайте!

– Прощайте!

Поль Джонс вскочил в карету. Кучер нагрел лошадей, и коляска помчалась. Джонс махал рукой. Суворов махал ему в ответ. Больше они уже никогда не встретятся.

* * *

Итак, все честолюбивые планы капудан-паши с ходу уничтожить российской флот в Лимане потерпели неудачу. Однако, чтобы «не привести в полное уныние обитателей Очакова», он приказал поднять на одном из собственных поврежденных судов российский флаг, будто бы то судно взято в бою, и целый час его показывал городским жителям. Затем повелел флаг спустить, а судно сжечь. В реляции же султану донес, что «разорил часть кинбурнской батареи и взял две российские канонерские шлюпки и что из своих потеряли три, кои, въезжая в Лиман, стали на мели, и потому сами их сожгли».

Однако, несмотря на все ухищрения старого Гассана, слухи «о великой потере их флота и людей в Лимане и около Кинбурна» все же вскоре дошли до ушей султана. Это известие ввергло как Абдул Меджида, так и константинопольских обывателей в глубокую печаль. Вся вина за поражение была возложена на Эски-Гассана.

Те, кто еще вчера умилялись го