К себе возвращаюсь издалека... - Майя Анатольевна Ганина

свечи, цветами, розовые кустики тамариска, абрикосовые деревья, осыпанные желтыми абрикосами. Стоит девочка, протягивая поллитровую банку абрикосов, дальше мальчишка — тоже держит в протянутых руках шапку с абрикосами. Мы не покупаем, мы проносимся мимо. Собственно, что их покупать: остановился и набрал паданцев, деревья эти ничьи. Но дети рассчитывают на то, что шоферы спешат, до парома целый день пути, опоздаешь — жди утра.

В кузове едут девушка и парень, врачи-гельминтологи, экспедиция. Обследуют население на глистность, но процент заражения ленточными глистами ничтожен: главная пища памирцев, особенно зимой, — чай и лепешки, лепешки и чай…

Машина едет, Степан Петрович молчит: он вчера еще рассказал мне свою биографию и самые интересные случаи из жизни. Я и подавно молчу.

Зачем я езжу?

Нет, сначала было все понятно. Что, собственно, я видела? Московские дворы и чердаки, потом завод. Только представилась возможность — я ухнула, едва не захлебнувшись, в поездки. Все было открытием, все ново для глаза, особенно люди. Я была полна щенячьей восторженной любви к человечеству, давала свой домашний адрес и брала клятвенное обещание приехать в гости со всех, начиная с проводниц поезда дальнего следования, кончая начальниками строительств. Мне казалось, что каждый встреченный мною человек — единственный в своем роде, и не увидеть его еще раз, не поговорить с ним — трагедия, невосполнимая потеря.

Сейчас глаз сыт, люди повторяются, тело устает быстрее, чем раньше. Зачем я езжу? Привычка?..

Да нет. Все еще тянет подспудная надежда, предчувствие, что вот еще поездка, еще одна… куда-нибудь к черту на рога — и откроется что-то, что-то откроется. Я обрету покой, обрету то, чего мне не хватает в жизни. А покуда живу, словно жду, живу от поездки до поездки, поделив год на командировки и периоды между ними. Годы летят, словно косточки на счетах: щелк, щелк, щелк… Определенно отщелкано больше, чем осталось, а где оно, откровение, озарение, которое приведет все в моей неприбранной, непричесанной душе в порядок?..

«МАЗ» несется, то и дело попадая в столб пыли, оставленный встречной машиной: здесь дорога широкая, спокойная, я высовываюсь из окна кабины и перевожу пленку, заранее зная, что почти ничего не выйдет, кроме полос смази. Но уж очень много соблазнов: две скалы, сжавшие на излучине серую, точно кровь ведьмы, клокочущую воду; дальше — на синем пятне неба странно изогнувшееся сухое дерево; дальше — трехлетняя девчонка в ярком платье до пят и шароварах, с сережками в ушах, с бровями, соединенными усмой в одну широкую линию (усма — это черная краска, приготовленная из сока растения, очень стойкая и к тому же, говорят, способствующая буйному росту волос в бровях. Вчера Степан, заметив мою страсть к фотографированию, поразмыслил и сказал, как бы между прочим: «Будем подниматься на… там есть объект один, хорошо видно». Я поддакнула и истратила еще полметра пленки. Степан снова понаблюдал за моими усилиями и снова напомнил про «объект», я опять угукнула и сфотографировала на этот раз его самого, склоненного над забарахлившим мотором. Наконец мы добрались до обещанного места, и Степан с надеждой воззрился на меня и мой фотоаппарат. Но ни домики «объекта», ни лысые горы возле я снимать, естественно, не стала, и интерес Степана к моим занятиям заметно сник. Тут я сообразила, что, как мужчина хозяйственный, Степан Петрович намеревался сдать меня на ближайшую заставу, вместе с отснятой пленкой, решив, мол, деньги сами идут в руки. Рублей шестьдесят премии потерял…

Впереди вереница машин, шоферы сидят на корточках в тени под скалой, курят. Подходим узнать, в чем дело. За поворотом взрывали, теперь бульдозер расчищает дорогу. Задержка на час, а то и больше, но никто не ворчит: расширяют и ремонтируют дорогу, а это для памирских шоферов вопрос жизни и смерти буквально. Степан сказал мне: «Если этот Пяндж перекрыть, столько машин откроется, сколько во всем Душанбе нету…»

Обрывы, закрытые повороты, крутые подъемы и спуски, чуть смочило дождем — машина идет юзом, буксует; осыпи, обвалы… Впрочем, это все впереди.

Наши врачи решают идти пешком: кишлак недалеко. Мы сидим, ждем, спускаемся к Пянджу умыться, наконец из-за скалы показывается бульдозер, сталкивает в Пяндж последнюю кучу породы — и одна за другой машины трогаются.

Степан теперь почти не отпускает сигнал: дорога вжимается в скалу, вьется, как змея. То и дело приходится сдавать назад, разъезжаться, громко выяснять отношения, доказывая, что мы на подъеме, посему нам опаснее прижиматься к краю либо съезжать.

Я гляжу на встречные, высоко груженные машины — там, на вполне современном брезенте, возлежат в полудремоте таджики: полосатые халаты, белые, зеленые, красные чалмы с концом, спущенным на плечо, коричневые тонкие лица, узкие маленькие руки и ноги… Взгляд из-под тяжелых с чернотой век скользит по скале, по мне, по кусту тамариска: «Ничему не удивляйся…» Мне никогда не понять этих людей: я не знаю их языка. Что там, за этим вялым, не задерживающимся ни на чем взглядом, что у них за жизнь в этом краю, где дорога действует четыре месяца, а после край цепенеет, словно ящерица под камнем — до тепла… Что у них за жизнь, что они думают, чем занимают мозг долгое-долгое время, когда за дверью юрты проносится с невероятной скоростью снег?.. Почему они не хотят перебраться на равнину, где им предлагают дома, землю, работу, где цивилизация, биение сумасшедшей нынешней жизни, двадцатый век?..

— «Внизу вода плохой… Воздух плохой… Быстро умирать будем…» — передразнивает Степан возражения памирцев. И комментирует: — Помирать! А здесь они больно долго живут! Видели вчера этого деда-чайханщика? Ему пятьдесят лет, моложе меня, а как выглядит? Вот смотрите на эту пшеницу. А козы? Это ведь взрослая коза! Погодите, скоро коров увидите!..

Слева скалы отступили, потянулись поля пшеницы. Низкая, чахлыми куренями пробивающаяся меж камней; козы ростом в две кошки, маленькие красные коровы, у которых и вымени-то не видно… Да, сельским хозяйством здесь заниматься вряд ли выгодно…

— Трактор загонят — он скачет по камням, как кузнечик! Горючего больше пожрет. Зато как у людей: план, хлебозаготовки…

Это у нас любят, чтобы только «как у людей». Выгодно не выгодно, — не из своего кармана.

— Днем и ночью идут машины, посчитайте, во что обходится щепоть народу прокормить? Силом всех вниз сселять надо, после поймут! И мы бы не мучились…

Степан рассказывает, что те консервы, которые сюда завозят, местное население не берет: рыба, свинина — они это не едят. Покупают «баночки» шоферы, и часто травятся: пролежав зиму, а то и две, консервы портятся. Недавно два шофера насмерть консервами отравились.

— А женщины здесь красивые, — обрывает себя Степан, увидев группу женщин на