Кафка. Пишущий ради жизни - Рюдигер Сафрански

бы только в том случае, если бы смог привести мир к чистоте, правде, незыблемости»[249]. И в достаточной степени чистым, правдивым и незыблемым он этот мир не считал.

Глава 9

Кровотечение. Расставание с Фелицией. Шквал мыслей в Цюрау. О самопознании, нерушимом, боге, бытии и свободном духе. Чувство власти во время письма. Война, революция.

В начале марта 1917 года Кафка переехал в двухкомнатную квартиру во Дворце Шёнборн. Звучит внушительнее, чем обстояло на деле. Это было затхлое жилище без кухни и ванны, хотя и с красивым видом на парк. Но вечерние и ночные часы он по-прежнему проводил за письмом в домике Оттлы на Золотой улочке в Пражском Граде. В конце мая 1917 года, когда период писательства там, наверху, подошел к концу, он поблагодарил Оттлу за все эти месяцы, которые оказались «несравнимо прекраснее»[250], чем предшествующие годы.

В середине июля 1917 года он вместе с Фелицией отправился в Будапешт. Это была еще одна попытка спасти отношения. Вслед за этим он пишет Оттле в письме, что «взаимопонимания во время поездки, естественно, достичь не удалось»[251]. Но он все еще не отказывается от планов, которые они построили вместе летом 1916 года в Мариенбаде: они поженятся, когда закончится война, он откажется от своей должности в Праге и переедет к Фелиции в Берлин, они будут друг от друга финансово независимы, он попытается, по крайней мере отчасти, зарабатывать на жизнь писательством, а Фелиция продолжит работать.

Эти планы были для него настолько важны, что он предусмотрительно просит своего издателя о финансовой поддержке. В письме Курту Вольфу от 27 июля 1917 года он пишет:

Я покину свой пост (в этом состоит моя главная надежда), женюсь и уеду из Праги, вероятно в Берлин. Хотя, как мне это представляется сегодня, я и не буду всецело зависеть от доходов с литературного труда, все-таки то ли я, то ли глубоко во мне засевший чиновник – что одно и то же – испытываю гнетущий страх перед грядущим. Я только надеюсь, глубокоуважаемый господин Вольф, что Вы не покинете меня совсем, при условии, конечно, что я хоть наполовину этого заслуживаю. Одно слово от Вас, высказанное на сей счет, значило бы для меня очень многое, несмотря на всю неопределенность настоящего и будущего[252].

Ответ от Курта Вольфа последовал незамедлительно. Он выражает «самую искреннюю и дружескую готовность» оказывать «постоянную материальную поддержку» после того, как закончится война.

Таким образом, Кафка по-прежнему был настроен решительно и намеревался кардинально поменять свою жизнь. Даже когда сомнения относительно Фелиции закрадывались вновь, он оглядывался на удачный период писательства, и это придавало ему храбрости. Укрепил его и положительный ответ Курта Вольфа.

11 августа 1917 года около четырех часов утра случается первое кровотечение, а следующей ночью – второе. У него было предчувствие. В дневнике непосредственно перед первым кровотечением он делает запись: «“Нет, отпусти меня, отпусти меня!” – непрерывно кричал я на улице, но когтистые пальцы сирены снова и снова впивались в мою грудь поверх плечей и с боков»[253].

После двух эпизодов кровотечения, которые вскоре диагностируют как приступ туберкулеза, он делает запись:

Если я вскоре умру или стану окончательно нежизнеспособен – а риск этого велик, потому что в две предыдущие ночи у меня был сильный кашель с кровью, – тогда можно будет сказать, что я сам себя растерзал. Если мой отец прежде имел обыкновение рассыпаться в страшно звучащих, но пустых угрозах («Я тебя раздеру как рыбу»), хотя на деле и пальцем ко мне не прикасался, теперь его угроза сбывается совершенно от него независимо. Мир – Фелиция лишь его представитель – и мое собственное Я в непримиримой борьбе раздирают мое тело[254].

Кафку это встревожило, однако вместе с тем принесло ему своеобразное умиротворение, почти облегчение. Как будто теперь все было решено: брак, семья, работа – все это наконец позади. Оставалась только подлинная и единственная страсть – литература. Поэтому ему сразу же пришла в голову мысль подать заявление о выходе на пенсию. Но поскольку его считали ценным сотрудником и хотели удержать во что бы то ни стало – что, разумеется, ему польстило, – он не стал настаивать. Кроме того, он поначалу не решался прямо сообщить Фелиции о разрыве неофициальной помолвки, о которой они договорились летом 1916 года. Но внутри него разрыв уже произошел – и здесь спусковым крючком послужило кровотечение, – а затем он состоялся и вовне, во время их последней пражской встречи на Рождество.

На первый день Рождества после безотрадного разговора с Фелицией Кафка сидел в конторе у Брода и плакал – не столько о себе, сколько о ней. Лишь через год, узнав о замужестве Фелиции, он по-настоящему почувствовал облегчение.

Кафка хотел поменять свою жизнь. Но первый шаг к этому производит впечатление отката назад. По соображениям заботы о здоровье он съехал из квартиры во Дворце Шёнборн и снова переехал к родителям. Впрочем, пока всего лишь на несколько недель. В середине сентября 1917 года, после того как ему официально подтвердили туберкулез, он попросил об отпуске по состоянию здоровья, который ему тоже был предоставлен, а затем уехал в деревню Цюрау в двух часах езды на поезде от Праги, где его сестра Оттла владела небольшим сельскохозяйственным угодьем. Через три месяца его отпуск подошел к концу, но затем по его просьбам несколько раз продлевался. 2 мая 1918 года Кафка вернулся к работе в Обществе страхования. За исключением нескольких перерывов, в основном он жил у сестры в Цюрау.

В начале этого отступления он сказал Максу Броду: «То, что я должен сделать, могу сделать только я. Разобраться в последних вещах»[255].

Есть три особенно выразительных свидетельства, указывающих на то, что Кафка с почти упрямой решительностью считал вспышку болезни поворотным моментом. Максу Броду он пишет:

Теперь я вижу новый, до сих пор в такой полноте казавшийся невозможным выход, который своими силами мне бы не найти (ведь туберкулез нельзя отнести к «моим силам») <…>. Он заключался бы в том, чтобы не только частным образом, не только этакими репликами в сторону, но открыто, всем своим поведением я признал бы, что не могу здесь себя защитить <…>. Ближайшим результатом была бы возможность сохранить себя, не растратиться на бессмысленности, сохранить свободный взгляд[256].

Он хочет перестать жаловаться на свои недостатки