Из пережитого в чужих краях. Воспоминания и думы бывшего эмигранта - Борис Николаевич Александровский

Но и в этих повествованиях то там, то сям попадаются фразы, абзацы и страницы, далекие от исторической беспристрастности летописца. Это случается каждый раз, когда рассказ автора подходит к предреволюционным раскатам грома и к самой революции. Тут авторы воспоминаний дают волю своим чувствам и не упускают случая лягнуть своим копытцем революцию и всех тех, кто в нее верил и ее подготавливал.

Я не буду перечислять все вышедшие за рубежом мемуары, но из этой массы следует выделить одну книгу, представляющую большой исторический интерес. Принадлежит она перу генерал-квартирмейстера штаба Верховного главнокомандующего в Первую мировую войну, генерала от инфантерии Данилова и носит название «Россия в мировой войне» (имеется в виду, конечно, Первая мировая война).

По занимаемой должности (третьей в военно-иерархической лестнице после Верховного главнокомандующего и начальника его штаба) Данилову были известны все военные тайны царской армии. С достаточной объективностью он излагает фактические данные, относящиеся к периоду подготовки военной трагедии 1914–1918 годов, плохую техническую оснащенность русских армий, вопиющие безобразия, царившие в военном министерстве тех времен. Далее он описывает дислокацию войсковых соединений, ведение боевых операций, так называемую «помощь» союзников и героизм русского солдата, которого царское правительство оставило почти без оружия перед лицом вооруженного до зубов противника.

Книга вышла в первой половине 1920-х годов. Если отбросить несколько фраз и страниц, неизбежных в устах и под пером старого генерала царских времен, не понявшего революцию, то вся она в подавляющем большинстве своих страниц является сочинением не политическим, а, как я только что сказал, военно-историческим. Вместе с тем она представляет собою подлинный обвинительный акт против тогдашних союзников России и с убийственной для них верностью и точностью устанавливает, что так называемая «помощь» в техническом снабжении русских армий была в ту войну невиданных дотоле размеров прибыльным бизнесом для французской и английской, а к концу войны и для американской промышленности и для союзнического капитала.

VIII

Быт и нравы «Русского Парижа»

С первых же шагов на родной земле после 27-летнего отсутствия мне и всем моим сотоварищам по репатриации ежедневно приходилось по много раз отвечать на один и тот же вопрос, который каждому из нас задавал любой собеседник после 5—10 минут разговора:

– Что за чудо! Как могло случиться, что вы все, прожив за границей почти три десятка лет, так чисто и безукоризненно говорите по-русски?

Вопрос вполне закономерный, с точки зрения советского человека, мало интересовавшегося повседневной жизнью и бытом находившихся за рубежом соотечественников, но с точки зрения этих последних несколько наивный.

На него правильнее всего было бы ответить так:

– Потому что мы прожили три десятка лет не столько во Франции, Болгарии, Германии, Америке или еще где-нибудь, сколько, образно выражаясь, в некоем не существующем в природе царстве, не обозначенном ни на какой карте мира, государстве, не имевшем и не имеющем географических границ, – русском эмигрантском царстве-государстве.

– Потому что местопребыванием нашим был не Париж, а, продолжая ту же образность выражений, «русский Париж».

– Потому что в своей личной повседневной жизни мы были окружены русскими, и только русскими, и рот наш открывался для французской речи не чаще, чем один раз в три-четыре месяца, а то и реже, да притом на две-три минуты.

Как это случилось, я попытаюсь обрисовать в этой главе.

Начну с того, что такая полная психологическая изоляция русской эмиграции от окружавшей ее среды не была результатом заранее принятого кем-нибудь решения или какой-то предвзятой идеи, а создалась сама собой в силу очень многих разносторонних и своеобразных условий. В одних странах она была выражена больше, в других меньше, но существовала повсюду. Лишь немногие эмигранты представляли собою исключение из общего правила. Замечу еще, что эта психологическая изоляция и отчужденность всегда была не односторонней, а обоюдной: окружавшая эмиграцию среда испытывала такое же отталкивание от чуждого и непонятного ей русского эмигрантского мира.

Результатом этого явилось то уже отмеченное мною в предыдущих главах обстоятельство, что русская послереволюционная эмиграция, в отличие от других современных ей эмиграций мира, оказалась почти не способной ни к какой ассимиляции. Подавляющее ее большинство, прожив свыше четверти века в той или иной стране, не завязало никаких связей с природными жителями этой страны, не знало ни географии, ни истории, ни экономики ее, не знало ни культуры, ни быта, ни нравов и обычаев народа, среди которого находилось столь продолжительное время. В значительном большинстве эмигранты даже не умели более или менее сносно говорить на языке той страны, в которой жили.

Причины, породившие такое необычное на первый взгляд положение, были многообразны. Начну с правового положения русских эмигрантов.

В царской России была в большом ходу пословица: «Человек состоит из души, тела и паспорта». С некоторыми оговорками ее можно было бы распространить и на эмиграцию. Разница лишь в том, что третьего слагаемого у эмигрантов как раз и не было.

Появление эмиграции в 1920-х годах на Балканах, в Польше, Германии, Прибалтийских странах, Китае было явлением массовым и стихийным. Никто не давал никаких разрешений на въезд в ту или иную страну остаткам разгромленных белых армий и бежавшей с ними буржуазии, а также интеллигенции. Они свалились в эти страны как снег на голову, без всяких паспортов, виз и разрешений или же с потерявшими юридическую силу паспортами царских времен. Эта масса была тем людским конгломератом, который в международной практике назывался беженцами (refugies) – термин, употреблявшийся почти четверть века и замененный после Второй мировой войны термином «перемещенные лица» («ди-пи» – по начальным буквам соответствующих английских слов), существующим и поныне.

За несколько лет до этого на той же международной арене появилось несколько сот тысяч так называемых «армянских беженцев», уроженцев Турецкой Армении, покинувших пределы Турции частью в годы Первой мировой войны, частью в первые годы по ее окончании и расселившихся по всем странам мира.

Первым этапом заграничной жизни обеих групп были беженские лагеря. Но держать вечно такую массу людей в лагерях и на иждивении государств, куда эти беженцы нахлынули, было, конечно, невозможно. Рано или поздно они должны были перейти на собственное иждивение и самостоятельно выбрать себе страну постоянного пребывания.

Занялась этим вопросом пресловутая Лига Наций. Все эти беженцы автоматически утеряли свое подданство: одни – российское, другие – турецкое. Первое, что надо было сделать для их расселения, – это дать им какое-то подобие паспорта, имеющего