Жизнь за Родину. Вокруг Владимира Маяковского. В двух томах - Вадим Юрьевич Солод

в том, что проверка «самоличности ссыльного» производится исключительно на основании статейного списка, а описание же «в оном примет делается в таких общих выражениях», что отличить одного от другого становится «вне всякой возможности», ну и так далее…

В преступной среде побег — знак высшей доблести арестанта, который «автоматически» поднимает его авторитет на недосягаемую высоту. Для политических это был больше показатель состояния организационной работы и сплочённости. Поэтому у блатных организация «винта» — сплошной креатив и театральность одиночек, для идейных — изнурительный труд целого коллектива сидельцев. Легендарная М. Спиридонова в своих мемуарах «Из жизни на Нерчинской каторге» писала о том, как побег готовился целой камерой. Замаскировав лаз в подкоп кирпичной печкой, политические день и ночь в течение нескольких зимних месяцев рыли многометровый туннель за тюремный периметр, вытаскивая целые подводы породы. Чтобы хоть как-то размягчить промёрзлую сибирскую землю, к ней периодически прикладывали, чередуя, раскалённые гири, только затем колупали грунт подручным инструментом: куском кочерги, долотом и щупом. Подкоп сумели благополучно вывести за стену тюрьмы, где он и провалился под ногами «вертухая» — грандиозная работа в нечеловеческих условиях пошла насмарку (Гернет М. Н. В тюрьме. Очерки тюремной психологии. Второе изд. Юридическое издательство Украины, 1930).

Полномасштабную боевую операцию напоминала подготовка политзаключённых к массовому побегу из Александровской центральной тюрьмы в Иркутской губернии. Целью участников акции было «показать тюремщикам силу революционера, поставившего жизнь на карту» (Минаев П. Как мы бежали из Александровского централа. Каторга и ссылка. № 6. 1922).

Организаторы планировали перебить надзирателей, завладеть их оружием, напасть на караул и оружейный склад, после чего «с революционными песнями и заготовленными заранее красными знамёнами уйти в тайгу». «Каждый участник побега обязывался честным словом революционера и отвечал жизнью за тайну побега». Образовалось пять групп — каждая со своей боевой задачей: 1). По обезоруживанию и убийству надзирателей; 2). Для разоружения конвоя; 3). Для налёта на контору, убийства начальника тюрьмы и его помощника и для завладения кассой тюрьмы; 4). Отряд бомбистов и знаменосец; 5). Хозяйственный отряд для захвата продовольственной лавки, одежды, обуви и посуды. Число участников уже достигало 60 человек, были заготовлены элементы СВУ, ножи, компас и карты. Удивительно, как при таком большом количестве осведомлённых о подготовке к побегу этот факт удавалось сохранять в тайне. Несмотря на то что администрации удалось обнаружить схроны беглецов, мероприятие, изначально обречённое на провал, решили всё-таки проводить. При этом часть политических з/к категорически противились акции. В итоге за тюремную ограду вырвалось всего 16 человек, четверо были убиты, некоторые не имели тёплой одежды и даже обуви, не говоря уже об оружии и провианте. За исключением одного пропавшего без вести, все участники были схвачены охраной и военными патрулями и были приговорены к смертной казни, которая была заменена вечной каторгой. Не зная о монаршей милости, осуждённые революционеры, не дожидаясь исполнения приговора, приняли яд, переданный с воли. В результате массового суицида 12 заключённым всё-таки удалось выжить.

Дерзкая идея организовать побег товарищей из находившихся в центре Москвы Таганской (мужской), а затем Новинской (женской) тюрьмы — это, как мы понимаем, совсем другое по своей сложности дело. Принадлежала она не самому И. Морчадзе, а Центральному комитету ПСР. Для руководства секретной операцией в Москву из Германии приезжает один из членов ЦК, которого Исидор называл «генералом». Побег из «Таганки» не состоялся по техническим причинам: о намерениях узников через своего осведомителя узнала администрация тюрьмы, и подготовленный с большим трудом подкоп, который вели через внутренний двор в тюремную баню, пришлось засыпать.

Московская (Новинская) женская каторжная тюрьма находилась сравнительно недалеко — на углу Новинского и Кривовведенского переулков (сейчас это район Нового Арбата). В остроге содержалось более 400 человек: около 200 «срочных», то есть отбывающих небольшие (до 4 лет) сроки тюремного заключения, до 100 — следственных, примерно 60 осуждённых по хозяйственной части и 60 каторжанок, к которым относились и 17 политических. Обстановка здесь складывалась довольно напряжённая: арестантки сообщали на волю, что голодают и подвергаются издевательствам, даже решили в знак протеста совершить массовое самоубийство. Надо сказать, что краски в «маляве» были несколько сгущены, — в тюрьме был обычный «уставной» распорядок: в 6 часов утра поверка, потом кипяток, уборка, занятия, полчаса прогулки (уголовные это время проводили в прачечной, куда политические не допускались), в 11:30 обед, потом на 2 часа опускались койки для дневного отдыха, в 5 часов кипяток и каша на ужин, в 6 — поверка. Однако политические арестантки, по сложившейся традиции, отказывались вставать при входе в камеру начальства, поэтому эта борьба, хоть и закончилась их временной победой, но приводила для них к целому ряду ограничений и наказаний. По признанию самих сидевших, начальники вообще опасались заходить в 8-ю мятежную камеру, в отличие от надзирательницы Александры Тарасовой, которая была довольно лояльна к женщинам-заключённым.

Послание от Елизаветы Матье, принадлежавшей к эсерам-максималистам, передаёт Исидору Морчадзе его соратник Василий Калашников.

Вместе они сумели убедить арестанток в необходимости подготовки к побегу, разработали его детальный план и вместе с Маяковскими начали его реализацию.

В 8-й камере, располагавшейся в тупиковом коридоре на втором этаже, содержались четыре социал-демократ — ки: три по делам военной организации и одна за типографию; 9 эсерок: две по военной и семеро по боевым организациям; две анархистки и две беспартийные. Кроме того, в эту разношёрстную компанию каким-то образом затесались две уголовницы со своими малолетними дочками трёх и четырёх лет: Мусей и Марфушей. Большинство осуждённых были в возрасте 23–25 лет, по социальному составу самую многочисленную группу составляли девушки из интеллигентных семей, рабочая часть была представлена в основном портнихами и швеями. Кроме них в камере находилась практически не говорившая по-русски еврейка Ханна Дзюм, осуждённая за то, что в её доме двое жильцов, оказавшихся анархистами, организовали склад с динамитом. При этом три женщины были больны туберкулёзом, шесть находились на грани истощения и ещё две имели все признаки шизофренического расстройства — такой вот типичный тюремный набор.

Двухэтажное здание тюрьмы охранялось плохо, вдобавок ко всему летом разрослась акация, заросли которой практически полностью перекрыли обзор для стражников у единственного поста охраны.

Тюремную администрацию возглавляла потомственная тюремщица — княжна Елизавета Вадбольская, которая считалась образцовой начальницей, за что и была представлена к золотой медали «За усердие» на владимирской ленте.

К ходатайству о поощрении прилагалась обязательная характеристика:

«Елизавета Вадбольская из российских князей. Окончила полный курс наук в Александро-Марфинском институте. Состоит на службе с 1892 сентября 1, наград не получала. Княжна Вадбольская в 1892 году поступила на службу в женское отделение московской исправительной тюрьмы, где