На крейсерах «Смоленск» и «Олег» - Борис Карлович Шуберт

удручающее впечатление, и я затрудняюсь сказать, какое из двух известий тяжелее было перенести, – это, или о сдаче Небогатова. Мы не знали тогда или слыхали только мельком о том, что происходит в России и какое там настроение умов; неожиданная потемкинская история поразила нас поэтому, как своей непонятной жестокостью, так и отсутствием всякого смысла.

Я говорил уже раньше об упадке духа на судах 2-й эскадры после того, как напряженная до последней степени энергия команды ослабела под влиянием ужасного погрома 14 мая. По приходе в Манилу, с которым прекращалось участие крейсеров в военных действиях, скверное настроение команд, выражавшееся заметной апатией к работе и ко всему вообще, что касалось своих судов, – настроение, которое вначале можно было извинить тяжелым впечатлением боя, не улучшалось и с течением времени.

Вникнув в такое состояние нижних чинов, которые теперь увольнялись на берег, получали хорошую свежую пищу при ограниченном количестве работы сравнительно с той, какая на них выпала в продолжение похода эскадры, можно было удостовериться, что гнетет их не тяжелое впечатление минувшего боя, а то обстоятельство, что они, якобы уже сделав свое дело, обязаны еще стоять неопределенное количество времени в Маниле, вместо приятного возвращения на Родину. Стоянка же эта им была не по вкусу не потому, что она вынужденная и что человеку вообще тяжело выносить сознание, что он не свободен, а находится в положении полуплена – им просто надоело плавать, надоела судовая жизнь, и мужик, сказавшийся в матросе во всей своей наготе, жаждал земли и возвращения «до дому».

Сколько раз и раньше мне приходилось удивляться тому, насколько наш русский крестьянин плохо прививается к морю и морской службе. Едва ли три человека из ста судовой команды чувствуют себя на палубе так же хорошо, как и на земле, любят свой корабль и море и, охотно работая, представляют из себя настоящий желательный тип матроса; остальные смотрят на свою службу как на несчастную долю, на корабль – как на тюрьму, к морю не приучаются и в продолжение всей своей службы мечтают только о том дне, когда срок ее будет окончен и их уволят домой. Эта категория людей работает вяло, кое-как, так как труд на судне, лишенный для них всякого смысла, им ненавистен; если же отдельные личности этой категории и стараются, так или из страха наказаний, или с единственной целью достичь повышений, избавляющих их от тяжелой работы. В случае свежей погоды, это стадо, с постоянной мыслью о смерти, делается совершенно ни к чему не способным и ютится где-нибудь в темных углах корабля.

Голодные, зеленые, немытые, готовые просидеть в своем углу несколько суток подряд без всякого желания посмотреть, что делается кругом, они трусят всякого размаха корабля, всякой волны, вкатывающей через борт. Я допустил бы, что все эти качества нашего матроса – следствие дурного их воспитания во флоте и неумения начальства заставить их привыкнуть к морю, если бы не сделал заграничного плавания на учебном корабле с лучшими и способнейшими людьми, избранными для подготовки в квартирмейстеры, т. е. ближайшие помощники флотского офицера. Конечно, на учебном корабле работали сравнительно очень хорошо, не так боялись моря, больше интересовались своим кораблем и во время шторма не ютились, подобно застигнутым грозой животным, по темным закоулкам палуб. Но не надо забывать, что учебный корабль – корабль более или менее образцовый, с отличным офицерским составом и строгим режимом, и последнему-то и надо приписать большую успешность службы и меньшую возможность для команды отлынивать от своих обязанностей. Начальство здесь имеет в руках сильный козырь – не удостоит ленивого ученика производством в квартирмейстеры, чего все они боятся как огня. Но «как волка ни корми, он все в лес смотрит»; едва цель достигнута и ученики покидают учебное судно, получив унтер-офицерское звание, и попадают затем уже в качестве руководителей на линейный корабль, большинство из них забывает все, чему его учили, и, не чувствуя больше сдерживающей его узды, делается тем же вялым, апатичным существом, мечтающим о своей деревне, помимо которой его ничто не в состоянии заинтересовать. Кончается тем, что из сотни выпущенных во флот надежных квартирмейстеров, безусловно полезных службе остаются те же 3–5 человек, которых можно найти на всяком корабле, без траты на их воспитание столько напрасного труда и денег.

Я никак не могу себе представить, чтобы жизнь матроса на судне была бы тяжелее той, которую большинство из них вело до поступления во флот, к которой им предстоит вернуться по окончании срока своей службы. Вне всякого сомнения, судовая работа легче деревенской; три четверти матросов никогда и не мечтали у себя дома о той пище, которую им дают на службе, а кроме того, одевают, обувают, дают водку и заботятся об этих взрослых парнях, как не всякая мать заботится о своих детях; при всем этом матрос получает еще на руки деньги. Казалось бы, надо радоваться и благодарить Бога за все эти благодеяния, – выходит же так, что через какой-нибудь год службы нам уже больше не нравится ни пища, ни форма одежды, и так как все мы отличные законники и раньше всего узнаем, что нам полагается получать от казны, то в малейшем промедлении со стороны начальства в выдаче положенных вещей или денег мы усматриваем его желание – «обойти сироту». Работать мы или совсем не желаем, или соглашаемся на это как бы из милости; недоброжелательно относимся к старанию начальства нас чему-нибудь обучить и, приучившись зато жить выше средств, под различными предлогами вымогаем у своих деревенских родственников добытые кровью и потом рубли, которые спускаем по кабакам, окончательно доводя себя до приятного состояния полузверя. Мне случалось встречать такие экземпляры, которые уходили со службы, не потрудившись за семь лет познакомиться с названиями частей корабля, что в соседних государствах знает чуть ли не всякий, – причем эти люди не выказывали и тени стыда или сожаления. Но я уклонился в сторону.

Быстро забыв о той смертельной опасности, которой подвергались во время боя и избегли так счастливо, команды наши только и говорили теперь, что о своих домашних делах, не стесняясь проклинали свою службу и все корабли мира, всеми способами отлынивая притом от работы, – но пока и только. Однако известие о черноморских событиях, которое им сообщили на берегу в сильно искаженном виде, несколько изменило вид недовольства людей и заронило в их неразвитые головы пресловутую идею о свободе. Бацилла анархии, которую почему-то теперь принято скрывать под псевдонимом «борьбы за свободу», бог знает каким образом перелетела с