Церковь плененная. Митрополит Никодим (1929-1978) и его эпоха (в воспоминаниях современников) - Иванов

лаврского кладбища. Святитель вдруг говорит: «Наверное, скоро умру». И далее – рассуждения на тему: где будет могила. Вадим пытается протестовать: «Владыка! Рано об этом говорить! Вы до ста лет проживёте!» Но митрополит продолжает размышлять.

– Если «лечь» в Свято-Троицком соборе Лавры, то он не всегда открыт, и доступ к могиле будет затруднён. Лучше – на монастырском кладбище, среди лаврских насельников: оно открыто с утра до вечера.

Вдруг навстречу – дежурный милиционер. Видит: люди перед ним солидные, явно не его «клиенты». Но уже второй час ночи, и он, по долгу службы, спрашивает: «Уважаемые! Что здесь делаете так поздно?» А владыка кротко в ответ: «Не ругайте нас, дяденька! Я ведь митрополит. Мы уже уходим».

А если не было приёма посетителей, то владыка допоздна работал в своём кабинете. Вспоминает протоиерей Борис Безменов, в те годы – студент ЛДА, подрабатывавший дежурством на вахте, при входе в здание Академии.

Время идёт к полуночи, уже закончилась вечерняя молитва в академическом храме, входные двери закрыты наглухо. Смотрю – с лестницы спускается студент и крадётся по коридору, ведущему к митрополичьим покоям. Но ему – дальше, до Крестовой церкви, а там – в дверь налево, вниз мимо баньки, и во двор. Ну а перемахнуть через забор – дело техники. И вдруг беглец видит в коридоре митрополита! Секунда оцепенения, и опрометью обратно. А владыка ему вслед: «Брат! Куда же ты? Вернись, поговорим… » Но «братский» след уже простыл, а владыка искренне удивился: откуда такой страх? Он-то привык работать допоздна и считал, что время ещё «детское»…

Войдя в здание академии, где в те годы располагались и покои митрополита, можно было безошибочно определить: в Питере владыка, или в отъезде. Протоиерей Борис Безменов (в прошлом закончил биофак) вспоминал: «Прошло больше 20 лет со времени кончины митрополита, а он до сих пор мне иногда снится, и я в страхе просыпаюсь, с чувством неисполненного долга». Одно слово, Хозяин…

Поступив в семинарию в 1976 г., Борис воспринимал владыку Никодима как «живую легенду». Встретившись с ним как-то в лаврском парке, воспитанник Борис подошёл к архиерею (во крещении Борису) под благословение.

– Идёт дождь, на дороге грязь. А у меня обе руки заняты: в одной портфель, в другой шляпа. Бросаю всё под ноги, в лужу, и подхожу к святителю: «Владыко, благословите!»

Как-то позднее о. Борис рассказал владыке о своём знакомом, подвизавшемся на кладбище в Зеленогорске. Станислав Чуркин работал там могильщиком, но местные бабульки почитали его за «святого». В те годы в Зеленогорске не было действующего храма; на горке стояла закрытая властями церковь Казанской иконы Божией Матери. И владыка загорелся идеей открыть этот храм. Через о. Бориса Чуркину было передано конфиденциальное благопожелание: организовать общину минимум из 20-ти человек и подать заявление уполномоченному по делам религий. Но имя архиерея не упоминать: по тогдашним законам это могло бы лишь повредить делу. Инициатива должна идти снизу, от простых «несознательных» граждан.

… Изобразив на лице улыбку, уполномоченный Жаринов сказал Чуркину: «Мы-то не будем возражать, но что скажет Москва?!» «Актив» общины едет в Москву, в Совет по делам религий. Ответ – с точностью до наоборот: «Мы – не против, но как на это посмотрят в Ленинграде?» Это была «пинг-понговая дипломатия», и члены общины мотались в Первопрестольную не менее 15 (!) раз, но их каждый раз «отфутболивали». В те годы это было делом безнадёжным, но впоследствии «наработки» пригодились. И когда в стране ситуация начала меняться, все бумаги сразу пошли в дело: храм был открыт в кратчайшие сроки. Но это было уже после смерти святителя, хотя начиналось всё по его инициативе.

У владыки была «фотографическая» память. О. Борис приносит в кабинет митрополита очередной проект ходатайства зеленогорской общины об открытии храма. Святитель пробегает бумагу глазами и кладёт в ящик стола. Через месяц – очередная беседа на эту тему. Архиерей спрашивает о. Бориса:

– Как там у вас было написано?

О. Борис излагает текст приблизительно, по памяти, и слышит:

– Нет, там было сказано так-то и так-то!

Жизнь в «Стреле»

Жизнь побуждала владыку заполнять делами своё время накануне отъезда вплоть до последней минуты. Вот типичная картина отъезда в Москву. До отхода «Стрелы» остаётся 20 минут, а владыка всё ещё «шуршит бумагами» у себя в покоях. Потом, в сопровождении секретаря, быстрым шагом идёт по коридору к машине. Шофёр Николай Иванович трогает с места и, осенив себя крестом, выжимает из ЗИМа всё, что можно.

Зам. начальника Московского вокзала обычно бывал в курсе дела, и иногда задерживал отправление экспресса до 5 минут. Шествуя по перрону к вагону СВ (место № 19, одиночное полукупе), владыка тяжко дышал, опираясь на посох и глотая нитроглицерин. И в машине, и в купе – бумаги, подписи, распоряжения… Реже бывало так, что до отправления поезда было ещё несколько минут, и Николай Иванович сразу уезжал после нелёгкого рабочего дня. А владыка продолжал с собеседником разговор, начатый ещё в кабинете. В последний момент «гражданин провожающий» выскакивал из вагона и в полночь, под музыку Глиэра, шёл в подряснике по перрону под испытующим взглядом дежурного милиционера.

С билетом в Москву проблем никогда не было. Если на «Стрелу» все места были распроданы, начальник вокзала мог распорядиться, чтобы к составу прицепили ещё один вагон. Проводники знали владыку в лицо и с радостью приветствовали именитого пассажира. Расплачиваясь за чай, митрополит оставлял на столике красненькую десятку. Тогдашнюю, старорежимную, с «черепом».

… Поезд прибывает в Ленинград. Партноменклатура выходила из поезда одновременно с простым народом – но путь по перрону недолог: в очередную «депутатскую комнату». А к её подъезду подавалась машина республиканского ЦК, обкома или горкома и доставляла начальство в отведённую резиденцию, где можно отлично подготовиться к выступлению на местном партактиве, скажем, на традиционную тему: «Единство партии и народа» [178] .

Приезд архиерея был гораздо более скромным. На перроне владыку встречает небольшая свита; во главе – секретарь епархии протоиерей Борис Глебов. Машина ждёт митрополита у центрального входа, где разрешено стоять только обкомовским «Волгам». Но отец Борис – в «доверительных отношениях» с гаишником, и тот «не замечает» архиерейский ЗИМ. Тем более что на автомобильном номере – буквы «ЛЕБ». В те годы это означало принадлежность к «номенклатуре».

Бывало так, что тем же поездом из командировки возвращался уполномоченный Г.С. Жаринов. Серенький, неприметный совслужащий; в руках – портфельчик с «материалом» и инструкциями. Одна остановка на