Проза о неблизких путешествиях, совершенных автором за годы долгой гастрольной жизни - Игорь Миронович Губерман

(при оживленном участии народа-богоносца), и семья отца Михаила, опасаясь попасть под этот каток, переехала в Малоярославец. Семья у него, что называется, состоялась – на любви и преданности друг другу (изданы сейчас два тома переписки мужа и жены). И пять детей у них родились.

А отец Михаил открыл храм кое-где возникающей тогда в СССР в ответ на гонения Катакомбной церкви, в ту пору это было смертельно опасно. Сперва служба шла в маленькой комнате их дома, но число прихожан росло, и для церкви соорудили небольшую пристройку, тесно примыкающую к дому. Когда в тридцать седьмом году пришел чей-то донос, что к ним ходит подозрительное множество людей, чекисты учинили обыск.

Но прошло бы все благополучно, обыск был поверхностный и скорый, только им потребовался паспорт. А паспорт лежал в пристройке, куда никто не заглядывал. Отец Михаил пошел за документом, следом потянулся за ним чекист, и обнаружилась подпольная церковь. Священника Шика расстреляли на известном ныне Бутовском полигоне. Сейчас на доме его висит памятная доска, и лучшее для мемориального музея место сыскать трудно.

В семью Шиков-Шаховских очень часто приходила жившая неподалеку приятельница их – Анна Васильевна Тимирёва. Просто целые дни проводила она в доме, дышавшем теплом и дружбой. Обожала она всех детей в этой семье, много играла с ними, помогала Наталье Дмитриевне по хозяйству. А позади у нее было много лет этапов, тюрем, лагерей и ссылок (дальше еще кошмарно много прибавилось, я сейчас говорю о тридцать седьмом).

Поэтесса и художница Тимирёва (так о ней написано в интернете) последние два года жизни адмирала Колчака была его любимой и горячо любящей женой. Когда его арестовали, она потребовала, чтобы забрали и ее – хотела облегчить его последние дни, будущее адмирала было ясно им обоим. Когда его без суда и следствия расстреляли (кстати – по распоряжению Ленина), она еще оставалась в иркутской тюрьме. И всю свою искалеченную ГУЛАГом жизнь она продолжала его любить и помнить. А единственный сын ее (от первого брака) был расстрелян в том же году, что священник Шик, на том же Бутовском полигоне – якобы за шпионаж в пользу Германии.

Невдалеке (я буду часто употреблять это слово – все жили близко друг от друга в маленьком городке) поселилась незадолго до Шиков (и очень подружилась с ними) большая семья Бруни, глава которой был арестован по доносу кого-то из коллег-сослуживцев.

Николай Александрович Бруни был поэтом, художником, музыкантом, одним из первых российских летчиков, стал священником, потом вернулся к жизни светской, переводил с четырех языков, обнаружил незаурядное дарование конструктора и ко времени ареста работал в авиационном институте. На следующий день после убийства Кирова он в институтской курилке громко сказал: «Теперь они свой страх зальют нашей кровью». Взяли его через неделю, а жену с шестью детьми выгнали из дома, где они жили, снабдив предписанием выехать из Москвы. Так они и оказались в Малоярославце.

Я когда-то написал большой роман о жизни Николая Бруни («Штрихи к портрету»), и поэтому достаточно осведомлен об их дальнейших бедах. Анна Александровна кое-как прокармливала семью преподаванием в школе немецкого языка, а когда пришли немцы (были они в городе недолго), ее взяли переводчицей в комендатуру.

Отступая, немцы захватили ее с собой (и дочек тоже). Сразу после войны мать и дочери кинулись домой, изнемогая от счастья возвращения на родину, и Анну Александровну немедля осудили на восемь лет за сотрудничество с оккупантами. Нескольких свидетелей того, что она многим помогла за это время, суд отказался выслушать. Вернулась она больной старухой, страдавшей астмой и эпилепсией, слегка помутясь рассудком. Ничего не зная о судьбе мужа (в тридцать восьмом году расстрелян), она двадцать лет ждала его, а получив казенное извещение, почти сразу умерла.

А еще жила в этом городе семья со знаменитой баронской фамилией фон Мекк. Тут, конечно, сразу вспоминается Чайковский, который много лет дружил с Надеждой фон Мекк. Они лишь однажды мельком – из встречных экипажей – виделись (одновременное посещение театра во Флоренции не в счет, пусть Петр Ильич и наблюдал за дамой в бинокль), но сохранилось множество их дружеских писем.

В одном из таких посланий баронесса написала, что хорошо бы познакомить ее сына с племянницей Чайковского, которую он очень любил. Та жила на Украине – в Каменке, куда в свое время съезжались участники Южного общества. Да и сама была, кстати, внучкой декабриста Давыдова. Решили их познакомить, и затея эта оказалась чрезвычайно удачной. Молодые были счастливы, завели постепенно шестерых детей, а муж Николай вырос в государственного деятеля очень крупного масштаба. Он строил железные дороги (и мосты, и станции, и всю их структуру), он был председателем Общества Казанской железной дороги (огромной промышленной компании), и, кстати сказать, красивейший Казанский вокзал в Москве – это его детище. Он был настолько патриотом русским, что остался в России после революции. Работал в Наркомате путей сообщения, незаменимым консультантом был по множеству проблем, и когда его арестовывали (несколько раз), то за него горой вставали видные чины путейского ведомства.

И все-таки чекисты до него добрались, им было плевать на его бесценные знания, и в двадцать девятом году его расстреляли. Вдова его отделалась ссылкой и таким образом оказалась в Малоярославце. Как она себя там чувствовала, вряд ли можно себе представить. Но уже в годах была (семьдесят семь лет) и утешалась Евангелием, томик которого не выпускала из рук даже ночью.

Умерла она через год после начала войны. Ее дочь ушла вместе с немцами, добралась до Англии и там написала замечательную книгу воспоминаний.

Недолго жил в городе еще один российский немец с баронской приставкой «фон» – Владимир Михайлович Эссен. Это в миру, а по церковному – иеромонах Вениамин. Этот сан означает монаха с правом церковного богослужения, то есть одновременно монах и священник. После лагеря (обвинение простейшее: «организация помощи ссыльному духовенству») он поселился в Малоярославце.

Арестовали его вскоре в Москве совершенно случайно – во время облавы на уголовников – и долго не могли подобрать обвинение (нарушение режима было слишком мелко для него). И наконец подобрали: письма из лагерей с благодарностью за поддержку. В тридцать восьмом году его расстреляли.

После войны в городе появились новые спецпоселенцы. Они в большинстве своем уже отбыли страшный срок в лагерях, теперь с опаской и страхом привыкали к новой жизни. Они работали на любой работе – лишь бы прокормиться в эти голодные годы, а то еще и прокормить семью, в которую вернули полуживого человека.

В