Николай Борисов - Иван III

Ознакомительный фрагмент

29 июня, в день памяти апостолов Петра и Павла, Василий Темный находился в Кремле. На другой день он покинул Москву и вместе со старшим сыном, одиннадцатилетним Иваном, поехал на север, в сторону Волги. Повторялась ситуация 1439 года, когда князь Василий, после краткой вспышки пылкой отваги, бежал из Москвы от нашествия хана Улу-Мухаммеда. Тогда все кончилось пожаром, испепелившим весь московский Кремль…

Свою жену, княгиню Марью Ярославну, «с меньшими детьми» великий князь летом 1451 года отправил в Углич. Оттуда в случае опасности они могли быстро уйти за Волгу. Примечательно то, как Василий Темный стремился «рассредоточить» свою семью в опасной ситуации. Очевидно, он опасался не только татар, но и нового мятежа своих недругов внутри страны.

В Москве полным ходом шли приготовления к осаде. В городе помимо бояр Василий II оставил свою мать Софью Витовтовну, второго сына — Юрия и митрополита Иону. Сидел в осаде и ростовский владыка Ефрем, прибывший в город по каким-то церковным делам.

Между тем татары, подойдя к броду через Оку, некоторое время не могли поверить, что переправа никем не охраняется. Они опасались засады и тщательно осматривали окрестности. С изумлением убедившись в том, что переправа действительно свободна, Мазовша повел свою орду в глубь московских земель. В пятницу, 2 июля 1451 года татары обступили Москву. Горожане истово молились Божией Матери: наступил праздник Ризоположения, и многие верили, что именно заступничество Богородицы снова спасет Москву от татар.

В суматохе москвичи не успели вовремя сжечь все деревянные постройки вокруг Кремля. Обычно это делалось для того, чтобы нападавшие не имели подручных средств для штурма крепости. Бревна, доски, жерди — все это использовалось осаждавшими как для прикрытия от стрел осажденных, так и для устройства «примета» — длинных лестниц и приспособлений, по которым можно было вскарабкаться на высоту крепостных стен. Очевидно, москвичи спохватились и подожгли городской посад лишь в последний момент, когда татары подошли к городу. Впрочем, это могли сделать и татары, грабившие брошенные дома. Уже много дней стояла жара, и деревянные дома вспыхнули как свечки. Окрестности Кремля превратились в адское пекло. От летящих искр загорались и постройки внутри крепости.

«Царевич» приказал своим воинам начать штурм. Но успеха татары не добились. Когда пожар затих, москвичи начали делать внезапные вылазки из крепости и теснить «поганых». Спустившиеся сумерки положили конец столкновениям.

Воспользовавшись затишьем, москвичи «начаша пристрой градной готовити… противу безбожных, пушки, и пищали, самострелы, и оружиа, и щиты, луки и стрелы, еже подобает к брани на противныя» (19, 124). Однако на следующее утро оказалось, что татар уже нет. Ночью они ушли из-под стен Москвы так же стремительно, как и появились.

Озадаченный отсутствием русских войск у брода, Мазовша сильно опасался засады и внезапного появления русских войск у себя в тылу. Некоторые летописи говорят, что его спугнул шум в крепости: «царевич» подумал, будто в город прибыли свежие войска во главе с самим великим князем (29, 155). В. Н. Татищев сообщает другую версию: татары захватили двух митрополичьих холопов, и те не сговариваясь стали уверять татар, что великий князь вот-вот должен подойти к Москве с большими силами. Поверив пленным, «царевич» приказал спешно уходить на юг. К тому же его орда и так уже была перегружена русским «полоном». Теперь татарам важно было уйти с добычей подобру-поздорову.

Все эти рациональные объяснения, конечно, не устраивали придворного московского летописца. По его мнению, татары «побегоша гоними гневом Божиим, и молитвами пречистыя Матери Его, и великых чюдотворец молением и всех святых» (19,124).

Княгиня Софья Витовтовна отправила скорого гонца вслед Василию Темному. Великий князь, призрак которого так испугал татар Мазовши, в это утро, спасаясь от другого призрака — татарской погони, спешно переправлялся через Волгу близ устья речки Дубны…

В четверг 8 июля Слепой возвратился в столицу. Будний день свидетельствует о том, что торжественной встречи и всеобщего ликования не предвиделось. Нашествие татар завершилось сверх ожиданий благополучно. Однако никакой заслуги самого Василия II в этом не было. Потому Василий хотел задобрить народ и бояр: погорельцам обещана была помощь, а для всей московской знати устроен пир. Вскоре митрополит Иона освятил свою домовую церковь во имя Ризоположения — праздника, который теперь напоминал не только о византийских святынях, но и о чудесном спасении Москвы от татар Мазовши (101, 369).

Заботы Василия Темного обычно носили сезонный характер. Летом он воевал с татарами, а зимой — с Дмитрием Шемякой. Так было и на сей раз. Едва успели забыться «скорые татары» Мазовши, как настало время собирать полки против Галичанина. Тому набило оскомину бесплодное сидение в Новгороде на неопределенном положении гостя-изгнанника. Время шло — и вместе с днями таяли и надежды на победу. Мятежнику необходимо было срочно что-то предпринять. Еще летом 1450 года он вновь отправился покорять Север, оставив в Новгороде жену и сына (23, 193). (Здесь в летописи вновь хронологическая головоломка: точная дата — 21 марта, «в неделю по Зборе», указывает на 1451 год. Однако весь ход событий свидетельствует о том, что это было летом 1450 года. Да и не таков был Дмитрий Шемяка, чтобы целый год сидеть без дела в Новгороде после поражения под Галичем.)

Существует мнение, согласно которому галицкие князья имели поддержку в вологодско-костромском Заволжье благодаря своим свободолюбивым убеждениям, созвучным настроениям жителей этого края (83, 202). Источники не позволяют судить о том, насколько мировоззрение северян отличалось от мировоззрения обитателей Окско-Волжского междуречья. Можно спорить и относительно того, какие социальные взгляды имел Дмитрий Шемяка и имел ли он их вообще. Однако очевидно другое: Север уже в силу своих природных условий и слабой заселенности был малодоступен контролю московской администрации. Здесь издавна ощущалось сильное влияние Новгорода, существовали разные формы совместного московско-новгородского управления, переплетавшиеся с прерогативами местных удельных князей из ростовского и ярославского домов.

Можно предположить, что преобладавшее на Севере промысловое хозяйство формировало у людей и особую систему ценностей, для которой были характерны такие черты, как самостоятельность, предприимчивость, независимость. Вместе с тем промысловое хозяйство требовало значительной кооперации и, как правило, носило артельный характер. Своеволие здесь никогда не относили к числу добродетелей. Организаторами смелых предприятий выступали как местные, так и новгородские боярские кланы, скованные железной дисциплиной родовой иерархии. Дмитрий Шемяка и по происхождению, и по воспитанию был весьма далек от этого жизненного уклада. В своей борьбе с Василием Темным он использовал Север как источник для пополнения своих войск и своей казны. Кроме того, это был удобный плацдарм для нападений на густонаселенные районы Окско-Волжского междуречья. Здесь в случае неудачи легко было затеряться и оторваться от преследователей. Наконец, в богатом пушниной крае можно было наживаться путем своего рода пиратства: грабежа купеческих складов и обозов.