Аркадий Кошко - Очерки уголовного мира царской России

   Как в тумане добрался я до дому, вошел к себе в комнату и медленно стал раздеваться. Глядь, - а бумажника-то в боковом кармане и нет! А в нем-то более ста рублей денег было. Не спал я целую ночь: и денег-то мне жалко, да и понять-то хорошенько не могу. Выходит - точно жулики, а как же стол вертелся, петух кричал, да и Федора Ивановича я ни в чем таком не замечал?

   Словом, такая неразбериха поднялась в моей голове, что и сказать не могу. На следующий день не вышел я даже и на службу. Днем, однако, зашел в "Мавританию" и тут же столкнулся с Федором Ивановичем.

   - Очень даже, - говорю, - странно с вашей стороны: приглашали на научный сеанс, а сами избили да и сто рублей с лишним сцапали!

   - Эх вы, - говорит, - темный человек! С духами шутить нельзя! Я предупредил вас, не рвите цепь. Вы не послушались, - вот и случилось! Впрочем, вы это еще легко отделались. Видели вы того господина, который сидел рядом со мной, эдакий высокий?

   Тот тоже в первый раз по неопытности порвал цепь, так, знаете ли, духи его прямо похитили с сеанса и по воздуху перенесли на дом, и при этом золотых часов его - как не бывало!

   Тут, г. начальник, меня осенила, признаюсь, нехорошая мысль:

   - Что, - говорю, - со всяким ли новичком в вашем деле происходят такие неприятности.

   - Да, - говорит, - со всяким, ежели порвет цепь.

   - Послушайте, - говорю, - Федор Иванович, у меня к вам просьба: не буду скрывать от вас, что хозяин мой сущая собака.

   Мальчишкой он меня колотил да голодом морил, а как вырос да приказчиком стал, с той самой поры и по сегодня, - ни одного ласкового слова не слыхивал от него. Пройдоха он, выжига и нахальник! Теперь я собираюсь от него уходить на свое дело, так мне наплевать, а очень бы хотелось мне отплатить ему. Не могут ли ваши духи набить ему морду хорошенько и там насчет всего прочего?...

   - Что ж, - отвечает Федор Иванович, - оно можно, ежели цепь порвет. Ну, а не порвет сам, - так вы за него порвете.

   Приведите его в четверг, у нас опять заседание.

   - Ладно! - отвечаю. - Приведу. А только, между прочим, ни денег, ни часов с собой не захвачу...

   На следующий день я отправился на службу, лицо все в синяках, смотреть в глаза людям стыдно. Меня, конечно, расспрашивают, что де, мол, с вашей физиономией? А я служащим и хозяину рассказал, что нечаянно, по собственной вине пострадал за науку, крутил, мол, столы, вызывал духов. Заинтересовался хозяин да и зовет меня к себе в комнату, расскажи, дескать, подробно, что и как. Я правды, конечно, сначала не сказал, описал лишь приход Суворова, петушиный крик, ну, да и прибавил там разного и говорю:

   - Если хотите, Дмитрий Дмитриевич, то в четверг можете отправиться со мной на сеанс, очень, - говорю, - занимательно!

   А он покачал головой да и молвил:

   - Что и говорить? Вижу, что занимательно. Недаром вся морда у тебя в синяках! Эх, Иван, повторял я тебе сто раз, что вместо головы у тебя на плечах кочан капусты. - А затем как гаркнет во всю глотку:

   - Признавайся, болван, сколько денег они с тебя выудили?

   - Ну, г. начальник, - тут по старой привычке охватила меня робость и сам не знаю, как ответил:

   - Более ста целковых, Дмитрий Дмитриевич!

   И рассказал, конечно, все как было.

   Выругал он меня хорошенько да и посоветовал обратиться в сыскную.

   Выслушав этот рассказ, я нажал кнопку и вызвал к себе чиновника Силантьева.

   - Вот он расскажет вам все дело, Силантьев, а вы в четверг ликвидируйте эту шайку мошенников.

   Силантьев успешно справился с этим делом.

   Теперь я не помню в точности, как принялся он за него. Но, кажется, что один из его агентов постучал в кухню и, вызвав кухарку на лестницу, отвлек ее внимание. В это время Силантьев под видом купца Прохорова со своим старшим приказчиком восседал на сеансе. Трое его товарищей отмычкой открыли парадную и бесшумно прокрались в соседнюю со "спиритами" комнату. Силантьев, не порывая цепи, дал духам похитить его бумажник, затем подал условленный сигнал и, явив мошенникам массовую материализацию в образе своих товарищей, напугал их до полусмерти, после чего и арестовал всех. Они оказались теплыми ребятами: Федор Иванович - небезызвестным клубным шулером, двое из его сообщников - ворами-рецидивистами, а два остальных - административно высланными, проживающими нелегально в Москве. При их аресте приказчик позлорадствовал и сказал: "Я то сумел порвать цепь, ну а вам, пожалуй, своих цепей не порвать будет!"

Дебоширы

   Я не раз уже говорил о том разнообразии типов и образов, промелькнувших предо мною в течение моей долгой службы. Вот в памяти встают еще две тени, про которые я и намереваюсь рассказать.

   Однажды утром мне докладывают, что истекшей ночью доставлены в сыскную полицию два молодца, произведшие в кафешантане "Эльдорадо" дебош и обвиняемые хозяином ресторана в похищении у него 300 рублей.

   Срочных дел в ту пору у меня не имелось, а потому я пожелал допросить их лично. Вместе с тем я приказал вызвать по телефону и хозяина шантана. Я велел позвать к себе арестованных.

   Раскрылась дверь, и в кабинет вошел высокий субъект военной выправки с гордо поднятой головой. Одет он был в помятый смокинг, запонки его жеваной рубашки, видимо, отлетели, и выглядывала волосатая грудь. Его черный галстук съехал набок, волосы растрепаны. За ним, как-то петушком, вошел в кабинет совсем молодой человек, лет 18-20, с серым, удивительно глупым и сильно расцарапанным лицом, яйцевидным черепом и густыми, ниспадающими до плеч волосами. Одет он был в бархатную темно-зеленую тужурку, какие часто носят художники.

   Я начал допрос с него.

   - Кто вы такой? Чем занимаетесь? Где живете?

   Молодой человек, скрестив руки на груди и закатив глаза к небу, певучим тенорком и с бессмысленной улыбкой мне ответил:

   - Я, Божией милостью, поэт и музыкант, сын замоскворецкого 1-й гильдии купца и кавалера Святой Анны третьей степени Дмитрий Кульков. Проживаю же я при родителях.

   - Стало быть, тоже занимаетесь коммерцией?

   - О, нет! Я с детства полюбил муз и самоучкой просветил свой разум. Так в автобиографии у меня и значится:

   Я с малолетства льнул к наукам,   К стихам и прочим разным штукам,   За что родитель нас ругал   И в морду нам не раз давал.

   - И хорошо делал! - буркнул его компаньон.

   Поэт продолжал:

   - Дома я бываю редко, меня не удовлетворяет серость нашей семьи. Я брожу по Москве-матушке, ища настроений, вдохновений и благородного общества.