Андрей Снесарев - Письма с фронта. 1914–1917

Ознакомительный фрагмент

Слежу за экзаменами Гени; сегодня третий экзамен, останется еще два. Воображаю, какие у вас нервные дни, хуже наших боев и стрельбы. И как Генюше придется оправдываться или выворачиваться, если что-либо выйдет не так, как ожидалось в домашнем совете! Я думаю, Кедров меня не совсем забыл и моего сына не даст в обиду. Пришлось ли тебе говорить с ним? Зато, когда мальчишка кончит и получит свободу бегать и играть без конца, какое настанет у вас торжество! Догадаешься ли ты мне телеграфировать о результате экзаменов, хотя, к слову сказать, из твоих телеграмм (вероятно, нескольких) я получил только одну… о биноклях.

О жеребенке давно что-то не получаю никаких сведений, ему теперь 18 дней, и он должен быть очень забавен. Я ушел лишь на каких-то полторы версты далее, но связь с жеребенком нарушена очень сильно. У Шпоньки (возница моей двуколки) кобыла тоже привела жеребенка (девочку), три дня тому назад, и сегодня он пришел и хвалится, что его жеребенок лучше…

Еще о чудо-богатыре. Я поставил возле себя кипятильник, емкостью в 30 ведер; у меня под рукой 2 роты и команда разведчиков, скажем, около 400 человек; и как ты думаешь, сколько раз в сутки наливается кипятильник? Четыре раза. Т. е. мои молодцы выпивают 120 ведер чаем, или на каждого приходится около трети ведра. Ну, разве это не богатырские желудок и мочевой пузырь? Сейчас из окна барака вижу, что кипятильник готовится в четвертый раз и около него уже целая толпа… жаждут. А как они себе в котелках готовят щи? Одно объедение. Куда нашим поварам.

Картина с другого входа. Ничего не можем поделать с ребятами, пакостят по всему лесу. Постепенно все-таки приучаем их к японскому способу: каждый ходит с полевой лопатой. Ругали, наказывали, наконец, командир полка сам на виду всех стал ходить с лопаткой (это я делаю медленно, чтобы все заметили… на пути обрублю ветку, обтешу ствол и т. п.) и теперь у нас налаживается. Позавчера слышу голос дневального (ставим специальных дневальных): «Убери, тебе говорю (разные названия)… сам командир с лопатой ходит, а ты тут пакостишь…» Картина, пояснений не требующая.

По вечерам подолгу гуляю лесными тропками и без конца думаю о моей маленькой славненькой женке. Кругом полная поэзия: тишина, заснувший лес, беспокойный враг… и я лечу мыслями к тебе, и тепло мне тогда, и уютно. Давай малых и себя, я вас крепко обниму, расцелую и благословлю.

Дорогая и славненькая моя женушка!

Сейчас выспался вволю, и захотелось что-то жену свою назвать поласковее. У нас образовался в лесу целый городок. Возле моего барака построено два офицерских, а там далее телефонисты сейчас сколачивают себе дом. Слышу спор и крик, со вставками «само собой разумеется» или «конечно»… Все народ ученый и неуступчивый. Выхожу. На полу топчется человек девять, а доски наколачивает один. «Не выйдет ваше, братцы, дело, – говорю им, – что-то вы все спорите, а делать ничего не делаете». «Ничего, построим, Ваше Выс[окоблагороди]е, – отвечает человек с топором, – я плотник и только на службе заделался телефонистом». И я понял. Строил-то один человек, и строил молча, а остальные присутствовали и спорили… Сегодня был у меня начальник дивизии и, только подойдя вплотную, увидел весь наш поселок, настолько мы хорошо замаскированы: бараки прикрыты зеленью, просветы засажены деревьями. Противник, располагая прекрасными наблюдательными пунктами, никак не может нас открыть; бросает массу снарядов и все или шагов 200–300 вперед, или столько же вправо или влево. У меня собрано сейчас 26 стаканов от его шрапнелей, потом я пришлю тебе несколько штук, а ты из них сделаешь что-либо вроде подсвечников, отдав в никелировку.

Сейчас явился Цапко – старший почтарь, и я получил от Сидоренки 1, 2 официальных и 3 от моей детки (последнее от 13 апреля, т. е. на девятый день… так скоро, кажется, еще не было). Все вы, по-видимому, русланзалюдмилились… сужу по тому, что чрез два дня у Генюши экзамен, а он знай все Людмилу отбивает у Черномора. Это и хорошо. Значит, 1) вы спокойны и 2) у вас есть шансы. А рассчитаться с Сережей – это сущие пустяки: он свой человек. Кланяйся ему и целуй (поручи Гене и Ейке). Про бинокли я тебе уже писал: все они пришлись как нельзя лучше и давно уже розданы. Театральные, напр[имер], совсем хорошая вещь, особенно в лесном бою, где перспектива так же ограничена, как и в театре. От Сидоренко получаю порядочно писем, но сам никак не удосужусь написать ему… по его словам, дивизия направляется на другой фронт; если это так, то Осипа у себя задержу, так как иначе он своих не найдет.

Твой присланный плащ страшно мне нравится: у нас сейчас довольно свежо и я, надев сверх пальто плащ, хожу на наблюдательных пунктах (с одного на другой) и чувствую себя божественно. Я в нем очень интересен, с поднятым капюшоном и биноклем на шее. Так я снят возле своего барака, и когда изготовят, пошлю тебе. Меня интересует, насколько присланный тобою плащ непромокаем; и если это будет фактом, то он действительно роскошь. Среди леса я в нем совершенно незаметен и на фоне зелени похож на лесовика.

В последнем письме ты обещаешь прислать мне перечень наших капиталов… сделай это, милая, а то я потерял всякое об этом представление. А также упомяни, какие у нас остались еще долги (непреложные и условные). Относительно твоего переезда в Каменец я уже высказался. Вопрос, вероятно, в 50 рублях, на какое число ты будешь получать меньше квартирных, а может быть, и это пустяки, если папа по доверенности будет получать в Петрограде. Письма, вероятно, будут доходить одинаково, но зато, если Генюша выдержит экзамен, вы отдохнете летом, как следует… в этом отношении Каменец несравним с Петроградом: в нем в 20 раз меньше гостей и в 20 раз больше зелени и простора…

Позавчера я умудрился взять ванну; натопили сильно мой барак (у нас австрийские печки), принесли деревянную кадушку, налили из кипятильника воды, и начал я мыться. Вымылся хорошо, прямо в постель. […]

В 3 часа просыпаюсь от сильной артиллерийской канонады; противник надумал или демонстрировать наступление, или повести его. Неужто, думаю, мне надо будет вставать? Посылаю справиться, открыт ли ротами огонь; оказывается, нет… Тогда я подождал минут 20–25 и заснул мирным сном. Оказалась демонстрация. Но так уже все мы привыкли, что только в одной 5-й роте был открыт редкий огонь, но и за него ротный командир получил от батальонного небольшой нагоняй. Наша выдержка страшно злит австрийцев: они тратят уйму снарядов и патронов, а мы молчим… и в затишье мы бьем их, вызывая у них трату снарядов и патронов… А попробуют они показать нос из-за проволоки – лучшие стрелки кладут их без промаха… Народ вообще жидкий и зря только канителится.