Товарищество на вере. Памяти Инны Натановны Соловьевой - Анатолий Смелянский

„Дядя Ваня“ в репертуаре. Как я Вас понимаю. Я недавно пошла посмотреть два акта. По-моему, не следует играть этого спектакля. А вместе с тем, как понять, что не только рядовая публика ходит достаточно усердно на спектакль, но даже бывшие недавно Сталин и Бухарин ушли в полном восторге и от пьесы, и от идеи, и от исполнения. Благодарили за так прекрасно проведенный у нас вечер, просили передать это актерам. Сталин сказал: „Грубые мы люди, а то нельзя ведь не заплакать в последнем акте“. То же говорил и Бухарин, – что трудно удержаться от слез».

В первой американской поездке Бокшанская умело «настраивала» Н.‑Д. против молодежи. Столь же умело она «настраивает» его перед приездом в Москву в пользу советизаторов МХАТа. Совсем не случайно Немирович по возвращении немедленно объявит свой курс – на молодежь (впрочем, он и раньше на нее ставил, когда задумывал уже помянутый Новый Художественный театр). Возвращение основателя МХТ обставляется со всей возможной тщательностью. Все «необходимые инстанции» осведомлены о его приезде, даже диковинные таможенные правила изложены секретарем с максимальной подробностью: «…напоминаю Вам, что абсолютно запрещены к ввозу отрезы материи. Вещи могут [быть] привезены только в сшитом виде, даже не в наскоро сметанном. Отрезы же материй не пропускаются безусловно».

Немирович-Данченко вернулся в январе 1928-го, в октябре того же года Станиславского сражает инфаркт во время юбилейных торжеств на сцене МХАТа. Болезнь вырывает К. С. из советской жизни на несколько лет, которые в очередной раз изменили лицо страны.

Секретарь вождя

Великий перелом круто изменил положение Художественного театра, постепенно превращенного в витринную сцену страны. Новое имя – МХАТ СССР им. Горького – подтверждало особый статус. В каждой области жизни, в каждой области искусства устанавливаются свои культы и образцы для подражания (на языке времени – «вышки»). Поэтесса Елизавета Стырская, пьесу которой МХАТ долго мурыжит, обращается к Н.‑Д. с письмом, характерным для нового эпистолярного этикета: «В нашей стране существует один неписаный закон: мы можем всегда, когда попадаем в тупик, обращаться к нашим вождям, и мы всегда находим поддержку, внимание и указание. Писатели нашей страны знают адрес т. Сталина, адрес М. Горького и адрес МХАТа (если автор драматург). Я бы не имела права писать Вам, если бы не существовало этого неписаного закона».

К Немировичу обращаются как к театральному вождю – это уже «неписаный закон». Соответственно меняется статус Бокшанской: «человек из конторы» обретает новые властные возможности, но старых навыков не теряет. Без устали и столь же подробно ведется театральная летопись сталинизма. «Знаете ли Вы, приходилось ли Вам встречаться с этим названием „вертушка“? Насколько я знаю, это специальный кремлевский телефон, такой аппарат, помнится, стоял в кабинете при ложе у нас в театре, может быть, и теперь стоит. Это несколько легкомысленное название „вертушка“ совершенно крепко за этой телеф. линией закрепилось, иначе ее не называют».

«Вертушка» – одно из множества слов и понятий, рожденных советским новоязом и прочно вошедших в словарь мхатовской конторы. Словарный состав эпохи обновился, но устройство информационного фильтра не меняется. События подаются в едином голосовом регистре: человек, принимающий информацию на выходе, знает, как ее дешифровать и где расставить ударения. «Сегодня в 12 час. ночи в Малом театре назначен общегородской митинг работников искусств по поводу открытия вредительства и заговора в Промпартии. Владимир Иванович, когда Вы будете себя чувствовать совсем хорошо, – пойдите, пожалуйста, посмотреть Семенову. Я вчера смотрела ее в „Баядерке“ – она поразительна. И великолепный у нее партнер – танцовщик Ермолаев из Ленинграда».

В одном из писем Ольга Сергеевна передает Н.‑Д. директивную установку: необходимо полное огосударствление театра. В такой системе создается вертикаль власти, в которой секретари играют очень важную роль. Бокшанская не только общается с секретарем А. С. Енукидзе Л. Н. Минервиной, но и предоставляет ей сугубо конфиденциальные письма Н.‑Д. для предварительного прочтения. Отношения основателей МХАТа и вся внутренняя жизнь державного театра становятся предметом тайного политического сыска. Обычные театральные интриги обретают государственный интерес. Привкус государственной значимости любой информации в письмах Бокшанской 30‑х годов несомненен. При этом лично для себя секретарь ничего особенного не добивается: ее должность незаменима. Она работает «секретарем вождя». И пишет так, как все пишут. Как все дышат. Языковая зараза времени: «В театре, помимо ХПСовета, Реперткома, членов других ХПСоветов, подшефников и надшефников, были Ягода и Мессинг, которых привез Киршон, был с ними и Авербах, сестра которого замужем за Ягодой. Но на обсуждении Авербах не выступал». Читать подряд про «подшефников» и «надшефников» – опасно для здоровья. При этом сколько содержательной информации о новом времени в этом коротком сообщении: шеф секретной полиции Генрих Ягода в сопровождении мхатовского драматурга Киршона и Леопольда Авербаха, всесильного руководителя РАПП, завязанного с Лубянкой родственными связями. Интересно было бы выяснить, кто такой этот Мессинг – не тот ли самый знаменитый гипнотизер, который понадобился Ягоде? Оставим этот вопрос будущим историкам.

В круге первом

В 30‑х стиль донесений становится еще более туманным. В ход идут иносказания. Если сказано, что Мейерхольд «в отъезде», – это значит, что Всеволод Эмильевич как минимум арестован. Образцово настроенный информационный аппарат умеет переналаживаться, улавливая колебания государственной линии: «Посылаю Вам вырезку из „Известий“ о нашем переходе во ВЦИК. Такие же заметки были в „Комс. правде“, „Рабочей Москве“ и, вероятно, в других московских газетах, которых я лично не видела. Забавно, что вчера мы получили вырезку из „Кельнише Цейтунг“, где сообщалось о том же и кстати комментировалось, что в современном советском театре существовало два течения: МХТ (Станиславского, как они называют) и Мейерхольда, и что вот теперь явственно со стороны правительства сделано предпочтение школе и методу МХТ».

И здесь «душечка» идет в русле хозяина: в 1936‑м, когда в Кремле выдадут первые звания народных артистов СССР и в списке не окажется Мейерхольда, Н.‑Д. прокомментирует событие в жестком стиле: «тем самым указывается направление». Летописец фиксирует способы модернизации самого облика Художественного театра. Подробно доложено, какого рода выставка готовится для парижских гастролей МХАТа СССР в августе 1937 года: «На центральном щите будут фото Ваша и К. С., Горького и Чехова и всех народных СССР. <…> Затем три щита будут отданы трем едущим спектаклям, мизансценам и персонажам. И еще три по таким разделам. Общественная жизнь театра: тут вручение орденов и Ваша речь, Акулов и Керж. у К. С. [Акулов – секретарь ВЦИК, Керженцев – председатель Комитета по делам искусств], речь Москвина о пленуме, Москвин голосует на пленуме за Конституцию, Качалов на стотысячном по