К достижению цели - Михаил Моисеевич Ботвинник

Высокий, худенький, близорукий молодой человек с рыжими волосами всегда действовал по Козьме Пруткову — «смотрел в корень». Иллюзий у Васи никогда не было, если он увлекался, то только как «исключение из правил». В этом и состояла его главная сила в шахматах — он был проницателен.

Талант его универсален и исключителен. В те годы он мог тонко сыграть в дебюте, уйти в глухую защиту или бурно атаковать, или, наконец, хладнокровно маневрировать; а про эндшпиль и говорить нечего — это его стихия. Иногда он принимал решения, поражавшие своей глубиной. Спортивный характер — отменный, здоровье то, что нужно для тяжелых шахматных боев. Особо проявлялась сила Смыслова, когда он попадался на подготовленный вариант; посидит тогда Смыслов часик за доской, подперев щеки кулаками (уши от напряжения красные...), — и найдет опровержение!

К сожалению, по человеческому своему характеру Василий Васильевич — что греха таить — с ленцой... Может быть, в жизни он больше ценил ее радости, чем обязанности. Но, если не предаваться творческой работе безотказно, то талант не развивается полностью. И хотя в 1953—1958 годах Смыслов был непобедим, думаю, что уже тогда это сказалось на его игре.

В этот период Смыслов добился исключительных спортивных результатов, но с творческой стороны он себя ограничил так, чтобы работу в области шахмат свести к минимуму.

Смыслов стремился после дебюта получить спокойную игру — желательно с микроскопическим перевесом. Партнер начинает думать о ничьей, а как этого добиться — известно: надо менять фигуры. И Смыслов помогает в этом противнику, он сам предлагает размены, но так, что каждый размен дает ему некоторый позиционный плюс. Возникает наконец эндшпиль уже с ощутимым перевесом; если противник удачно защищается — ничья; а если допускает погрешности, то виртуозное мастерство Смыслова в эндшпиле сказывается...

Это был почти беспроигрышный период в карьере гроссмейстера, но, повторяю, может быть, в творческом отношении его более ранние партии были интереснее. Смыслов тогда был в возрасте 32—37 лет, лучшие годы для шахматиста. С таким грозным противником мне и пришлось сыграть три матча.

Смыслов настаивал, чтобы матч начать 15 апреля. Я отказывался наотрез, ссылаясь на правила, которые требовали, чтобы соревнование происходило в благоприятное время года (в июне в Москве бывает жарко). Пришлось даже напомнить о действовавшем еще пункте правил, что если оба участника не договорятся, то возможен матч-турнир четырех [6]; наконец столковались начать матч 16 марта.

Так же как и с Бронштейном, борьба была бескомпромиссная. На старте Смыслова постигла неудача: в первых четырех партиях он набрал лишь пол-очка. Но начиная с седьмой партии по одиннадцатую я играл слабо и’ тоже набрал в этих пяти партиях всего лишь пол-очка! Счет стал 6:5, и не в мою пользу. Украшением первых 11 партий, несомненно, были вторая и девятая. Затем я воспользовался несколько азартной игрой своего партнера и в следующих пяти партиях (все они были результативными!) выиграл четыре... Затем следуют три боевые ничьи, а начиная с двадцатой выяснилось (так же как и в матче с Бронштейном), что сил у меня было уже маловато. В последних пяти партиях Смыслов отыграл два очка, и со счетом 7: 7 (по результативным партиям) при десяти ничьих матч заканчивается. Опять претендент не сумел превзойти чемпиона, и мне удалось отстоять свое звание.

В августе в составе советской команды (на сей раз уже никто не требовал гарантий, что я возьму на своей доске первое место) мне впервые довелось играть на Олимпиаде. Для турнира в Амстердаме был выделен большой зал «Аполло», играть было хорошо. После утреннего доигрывания меня освобождали от вечерней игры — включали в состав команды запасного участника. Однажды заменить было некем, но выяснилось, что сил достаточно — выиграл вечером у Найдорфа. Советская команда легко заняла первое место.

Сыграл я в Амстердаме две интереснейшие партии. Первую — с болгарином Миневым: легко мог я у него выиграть дважды — вечером и утром, но дважды ошибался, и, наконец, партия была отложена в ферзевом эндшпиле, где у меня была лишняя и единственная пешка g. За десять лет до этого я выиграл такой эндшпиль в Москве у Г. Равинского, но сам не понял, как это получилось.

Просидел я за шахматами несколько часов (спать лег в три часа ночи), но — эврика! — нашел метод выигрыша. Утром Минев (он-то не знал найденного метода) быстро проиграл. Это была творческая победа — стало известно, как надо действовать в подобных окончаниях.

Драматическая ситуация сложилась в партии с Унцикером. Дебютный эксперимент во французской защите привел к проигранной позиции. Всю партию я висел на волоске; отложили мы ее в ладейном окончании, где, по общему мнению специалистов, впору было сдаваться...

Пришлось поработать. Сначала помогал Болеславский, но он скоро стал клевать носом и ушел на боковую. Его заменил Флор, он держался молодцом: когда я его будил, давал хороший совет. В два часа ночи я его отправил отдыхать, предупредив, что в восемь утра он должен явиться и оценить результаты анализа.

В восемь утра Флор пришел и нашел два пути к выигрышу: один способ (как мне казалось) я опроверг. В целом это было уже хорошо, Унцикер мог и не заметить этих тонкостей!

Началось доигрывание. Зал был пуст — присутствовали лишь судья да один нетерпеливый репортер, в результате партии никто не сомневался...

Первый путь к выигрышу Унцикер не заметил, но тут я с ужасом увидел, что второй способ также достаточен для победы! Однако белые и тут пропустили решающий момент (видимо, мой партнер сладко спал ночью), и в конце концов партия закончилась миром.

Банкет для участников и организаторов Олимпиады был устроен в Карлтон-отеле, той самой гостинице, где в 1938 году мы с Алехиным договорились о нашем матче.

Это были последние годы, когда Амстердам выглядел по-старому: сам Эйве разъезжал еще на велосипеде, про других голландцев и говорить нечего. Когда меня пожелал сфотографировать один репортер, он потребовал, чтобы я непременно взгромоздился на велосипед...

Посетили мы женский лицей, где учились девицы в возрасте от 12 до 20 лет. Школа расположена на тихом канале, все здание в диком винограде. В этом лицее тогда еще преподавал математику Макс Эйве.

Зимой 1955 года играл я в очередном чемпионате СССР в Москве. Интересных партий было немало (уникальный эндшпиль с разноцветными слонами удалось выиграть у Котова), еще перед последним туром я имел шанс стать чемпионом, но «под занавес» без борьбы проиграл Кересу.