Будни добровольца. В окопах Первой мировой - Эдлеф Кёппен

перст, я был особенно подавлен этой мыслью. Стало постыдно ясно, что я плохой солдат. Я даже воображал, как легко было бы вот сейчас встать и позвать: «Месье!» А затем оба мы проходим свои полтора метра и пожимаем руки.

Раздался грохот, и ручная граната пролетела мимо меня, в сторону нашей колючей проволоки. Все мысли согнало вмиг. Стрельба из нашей траншеи. Ах да, мы же выслали вперед патрули. Возможно, противник их заметил и обстрелял. Что ж, это война.

Тут француз снова закашлялся. Взлетела осветительная ракета. С его стороны пошла? Она зависла на парашюте прямо над моей ямой. Отвратительно светло. Я увидел свою тень, угольно-черную с темно-красной каймой, на стенке воронки. Огонек опускался всё ниже. Когда он оказался на высоте человеческого роста над землей, я почувствовал, как саднит мои веки. В пределах видимости лежал человек. Я четко видел его глаза, устремленные на меня, видел его каску. Вспышка погасла. Я был ослеплен, и тьма от этого стала еще более непроницаемой, но я точно знал, что передо мной человек. Что делать? Я не могу позвонить ни на батарею, ни Рабсу. Но и из пистолета тоже стрелять нельзя: тогда французский часовой напротив непременно бросит гранату.

Сбежать? Сбегать нельзя. Натянуть на себя одеяло? Может быть, притаившийся в засаде солдат не разглядит меня при следующей вспышке и проползет мимо? Но мысль о том, что я сам не смогу ничего видеть, кажется невыносимой. Может, самому выстрелить ракетой, чтоб стало посветлее? Нет, тоже не сработает, ведь у меня только две красные, они означают «заградительный огонь». А поскольку наши патрули на переднем крае, такой обстрел вызовет хаос в наших собственных рядах.

Вдоль и поперек в голове проносились разные мысли. Наконец, поскольку решения не было, они меня просто парализовали. Я откинулся на спину и думал: «Боже, пусть он тогда наставит мне ствол между глаз».

Но эта фантазия заставила меня очнуться. Я сошелся на том, что закатаю рукава шинели до локтей. При следующей вспышке я прыгну ему на шею и сожму глотку.

Я не смог. Просвистела еще одна вспышка. Да, вот и он. «Может быть, – подумал я, – он испугается, заметив меня, и просто убежит». Надо попробовать немного приподняться над краем воронки и внезапно уставиться на него.

Ракета была уже на полпути к земле. Тогда я сделал это. Резко выпрямился и уставился на него. Так близко, что думал, мы сейчас ударимся головами.

Он не двигался. Вспышка погасла. Мне было ужасно плохо. Я отполз обратно в яму и понял, что он мертв.

Я уже видел много мертвецов, и своих товарищей тоже. Но это было невыносимо ужасно. Каждый раз вспышка и это лицо. И с каждым разом оно становилось мне всё более знакомым, и каждый раз проступало всё больше деталей. Наконец, мне пришла сумасшедшая мысль: мертвец напротив выглядит точно так же, как я.

Теперь я был настолько на пределе своих нервов, что захотелось вскочить, закричать и побежать назад.

Слава богу, в этот момент зазвонил телефон. Рабс: «Соединяю с батареей». На линии был лейтенант Фрике. Пьяный. У него был маслянистый голос, преисполненный сальной доброжелательности: «Ну, Райзигер, как дела? Вы, должно быть, гордитесь тем, что стоите на страже во главе батареи под прекрасным звездным небом. Что нового? Ничего? Ну и славно. На рассвете вернетесь в убежище. Дельный вы парень, да?» Он повесил трубку.

Дельный парень. Вот уж точно не дельный парень. Но я немного успокоился. Наконец, заставил себя спокойно посмотреть мертвецу в лицо. Да, действительно похож на меня. Я вчера побрился и отметил, каким суровым понемногу становится лицо на войне. Щеки плоские, запавшие глаза и странные морщины, идущие от носа к поджатому рту. Вот где, по-моему, собственно и заканчивается война, где становится так ясно видно, что человек, отдельный человек, убивает другого отдельного человека. Потому что он мог быть мной, я мог быть им, и тогда есть ли какой-то смысл и какая-то там «вражда»?

Тем не менее я теперь был спокоен, пришли обычные мысли: «Может быть, ему лучше, чем мне, по крайней мере, не надо бояться меня этим вечером и не надо бояться тех, кто будет сидеть здесь после меня в ближайшие несколько ночей».

Снова ракета. Слышу шаги позади. А может, и не шаги, может, проволока дребезжит? И всё же отдергиваюсь в сторону. Вижу черную тень, скользящую по земле. Еще один мертвец?

Вспышка опускается, опускается всё ниже, падает прямо на эту черную тень, вот-вот погаснет… Тень движется, бьет рукой по светящимся искрам вспышки. И всё-таки это… несомненно, это человек!

Я забываю, что в трех метрах передо мной часовой, что мертвец прямо передо мной, и вскакиваю. Я знаю, что в ящике, на котором я сижу, лежат гранаты. Рывком открываю крышку, подскакиваю и держу в руке гранату. Впервые в жизни. Небольшая дубинка, в нижней части у нее шнур с толстой стеклянной бусиной. Что с ней делать, я знаю только понаслышке.

Мои глаза впиваются в черную тень. Свой или враг? Что делать? Если позову, может быть уже поздно и его штык или нож окажется у меня в горле. А если не позвать? Я знаю, что сегодняшний пароль «Хентен». По названию моего родного города, так как в нашем отделении есть земляки. Крепче сжимаю гранату в правой руке. Бусина между большим и указательным пальцами левой руки. Выпрямляюсь и тихим, вопросительным тоном говорю: «Хентен». Тут тень становится на колени, и я четко вижу, как она поворачивает в сторону проволоки противника. Я рву шнур за жемчужину и бросаю гранату ему вслед. Два… три… Раздается разрыв, вспыхивает синим, слышно что-то вроде крика. Я хватаю телефон и одеяло под мышку, ракетницу в руку и длинными прыжками несусь обратно в окоп. Позади меня грохот. Синяя вспышка вылетает из ямы, в которой я только что сидел. Пехотный винтовочный огонь с обеих сторон. Передо мной всё подпрыгивает. Я скачу дальше, двадцать шагов, десять шагов, и вот я в окопе. Ко мне бросается командир роты. Я путано объясняю, что произошло. Он кричит: «Заградительный!» Я выпускаю из пистолета в небо две красные ракеты. Пробуждается наша батарея. Запрыгиваю к Рабсу в блиндаж. Телефон гудит: доклад капитану Мозелю. Кругом творится ад. Тем не менее я слышу спокойный голос Мозеля: «Отлично сработано».

Пехота понесла незначительные потери. Нас с Рабсом сменили около полшестого утра.