Мирослав Дочинец - Вечник. Исповедь на перевале духа

Из садовины на первом месте яблоки, черешни и сливы. Усадьбы обсаживают волошскими орехами, считающимися наилучшим лакомством для детей. Говорят, если каждодневно съесть семь орехов, то и проживешь на семь лет дольше. В бочки собирают падалицу из-под деревьев, а потом скисшую кериню-брагу перегоняют на ароматную паленку. Но пьют мало, где-нибудь в застолье единственная тридцатиграммовая чарочка обходит всех гостей. Больше уважают медовуху, наваренную из меда и выстоянную несколько месяцев в дубовых кадках.

Понравилась мне и местная вода - мягкая, профильтрованная кремниевыми водобоями, с привкусом йода. Дворище свое каждый здесь начинает обустраивать с колодца. Соль употребляют горную, крупную, серую, понюхаешь — аж в голове светлеет от нее.

Стариков здесь чествуют. Ведь с отцовских рук возник этот сторонец на чужой, ныне своей, земле. Ведь старые люди носят в себе мир предыдущий, незримой нитью- пуповиной связывающий их с новым образом жизни. Каждый из тех первопроходцев - живая книга, правда, умная, не засоренная книжностью.

Припоминаю старожила Петра Стойку, у которого ночевал. Подвижный, будто мотыль. Борода белее сорочки.

Тихая радость на лице. В руках старый подойник - за черникой собрался.

«Сколько вам лет, дедушка?»

«Грех и говорить. Сотку ношу на горбу».

«Что вас на свете так долго держит?»

«Молитва. Молюсь ревностно, так, что и волос слушает, не растет в это время. - Вытянул откуда-то из-под бороды полотняную тайстринку и похвалился иконкой от афонского монаха. - А еще целостность тела, души и сердца. Жить нужно твердо и радостно. Не ломать себя и не подваивать. Ни в работе, ни в желаниях, ни в помыслах. Ибо человек не гадина, и отсеченные куски тела и души не оживут. Проси себе целостности. Будь в единении с собой. Будь одним, а не разным. Будь одному верен. Будь с одним до конца, а не с разными кратковременно. Будь с одной женой, ведь в ней есть то, что и в других, только - для тебя. Даже в костре - дрова и мужского, и женского рода. Тогда они хорошо горят. Если есть у тебя целостность, то ты - как зерно, упавшее на землю. Оно ветра не ждет».

«Что кушать любите?»

«Все, что земля родила, хорошо для человека. А варево - тем паче. Понарошку съешь и крошку. Не раз бывало, что камень во рту держал, голод одурачивая. Не переедай, не перепивай, не прелюбодействуй, ибо се и Господу мерзко, и людям. И самому себе в большой убыток».

«А зубы чем чистите, что такие здоровые?»

«Никогда ничем не чистил. Лишь полощу дважды в день. На рассвете паленкой из дичек, а вечером - ропой. Весьма хорошо зубам, да и кровь греет».

«Что вам помогло, дедушка, сберечь силу в теле?»

«Спорышовый пешник».

«Что?»

«Видишь, каков у меня надел. Вдоль, аж к грабовому источнику, перерезает его тропинка-знайка, поросшая спорышем. Каждое утро босой пешкую этой тропинкой за водой. Летом подошвы обжигает студеная роса, зимой - снег. Пройдусь пешком, низко поклонюсь земле, солнцу, деревьям - и на весь день получаю от них благословение».

Шли мы в гору тем пешником-тропинкой. Дедок легок, как перо, спорыш под ним не гнется. Остановился, улыбаясь сам себе, бережно отодвинул ногой в сторонку слизняка, снял паутинку с ветки, скомкал и положил под язык. И дальше пошлепал голыми пятами. Живой, как рыбка, веселый, как ласточка, гордый, как скала.

Я не встречал среди тех людей дородных, толстых. Да и нелегко представить себе лесоруба либо косаря, отягощенного жиром. Эти люди живут естественным и простым ходом, как только можно жить среди лесистых гор. Встают вместе с солнцем и ложатся вместе с зорями. День начинают и завершают молитвой. С большим уважением относятся в семье к старшим. С панами и властью - в мире, исправно платят налоги, хорошо служат в войске. Слаженно и разумно решают общественные дела. Люди открытые, добросердечные, скорые на шутку. Очень любят петь. Когда песню заиграю, непременно плачу, Лишь подумав, что напрасно жизнь свою истрачу. Мои юные годочки - вот лиха беда! - Как увядшие цветочки, уносит вода.

Нет на столе молодого ни хлеба, ни соли, Лишь на буйной головушке все беда мозолит. Слышно голос кукушечки где-то на погосте, Зазывает мои годы хоть на часик в гости.

Не менее месяца соизмерял я свои стремления с хлопотами сих милых людей, чей духовный рост был выше кичер-гор, а настойчивость тверже бука. Они удачливы, тут их дом, а я все еще стелюсь припутником-спорышем у чужих дорог.

Звонили к утрене, когда я собирался, - из сердца выткалась паутина светлой грусти и зацепилась за шпиль коло кольни, чтоб позвать меня со временем сюда опять. Возница запрягал коней, и, пока я упаковывал свои вещи, дети, точно мыши в сундуке, возились на подводе. Ныне они еще говорят по-русински, а лет через десяток-другой будут изъясняться по-румынски, горько подумал я.

Банат... Отрезанная краюха моей родины, прищепок, прижившийся на чужом стволе...

Жизнь горбато пролегает: как взбирается в гору, так и с горы покатится. Под Сиготом встретила меня печальная весть - по дороге к больному умер почтенный Джеордже. (Ich gehore ги deinen, die am Wege sterben - Я принадлежу к тем, кто умирает в дороге.)

Губы на мраморном лице были решительно сжаты, как у его пращуров даков. На смертном одре он казался выше. Я вложил в холодные пальцы шелковую косицу - эдельвейс, за которой целый день карабкался на альпийский кряж. У нас еще называют этот цветок билоткой. Ее лохматые лучики были так же бледны, как и руки мертвеца. А он любил цвета зеленые, синие, телесные. («Хочешь иметь острое зрение, светлую голову и крепкое сердце - чаще смотри на зелень, на воду и на красивых женщин».)

Ломкие лилии с венка роняли свои семена в открытую могилу. Возможно, весной они прорастут. Вечный оборот всемирного движения. И трава, и человек покорны движению великой беспредельности. Посеяно нас, как траву, и, как траву, скосит нас незримая коса.

После прощального целования коснулся моего плеча лысый нотариус, настоящий приятель покойника

- «Проводи меня к фиакру. Домнуле (пан) Джеордже весьма сожалел, что не успел юридически оформить для тебя документы. Поэтому и не мог ничего завещать тебе по- человечески. Вот ключ от его сундука, окованного серебром. Все, что там хранится, принадлежит, по его усной воле, тебе. На имя ватага Йона тебе же отписаны вся отара, и кони, и летник, и зимовник. Там можно жить и без удостоверений, нотариус устало улыбнулся. - Это лучшая для тебя новость. Но есть и худшая. Завтра придут в аптеку жандармы — искать беспаспортного бродягу. Сынок позаботился: он тихо ходит, да густо месит. Поэтому не задерживайся. Перебирайся в горы. Делай свое дело, как напутствовал тебя домнуле Джеордже. А я разберусь с бумагами».