Лидия Чуковская - Записки об Анне Ахматовой. 1963-1966

4 марта 64 Какая досада! Фридочка ехала из Малеевки домой и пока она была в дороге – ей как раз и позвонил по телефону помощник Руденко. Фриды не было; он всё проговорил Александру Борисовичу107. Ну, опять чепуха. В Ленинград выезжает какой-то ««очень чуткий человек», который во всем разберется».

Интересно, кто бы это?108

10 марта 64, Переделкино Ура! Фрадкин разрешил читать и писать по двадцать минут в день. Увы! всю остальную жизнь не более двух часов. Ну это, положим, дудки. Да и пишу я без спросу уже давно. А вот превысить дозу чтения не рискую. Ведь все и случилось-то из-за чтения, не из-за письма.

Пока не забыла, по свежему следу, запишу о «Беге времени». Как работали под конец. И о «деле Бродского». Они вместе.

Книгу завершает отдел «Поэм»: «Путем всея земли», «Реквием» и «Поэма без героя». «Поэма» дана вся!

Целиком! Не одна только первая часть Триптиха, а, наконец-то, все три! (Правда, без лагерных строф в «Решке», но это уж было бы слишком большое счастье[114].)

«У самого моря» хоть и поэма, но к этим трем отношения не имеет.

Книга «Нечет» составлена по списку Анны Андреевны: вручила она мне перечень стихов, от которого я и не отступала.

Зато «Седьмую книгу» она велела делать мне самой, указав только, что открывать должно циклом «Тайны ремесла», а кончать «Полночными». Я «Тайны ремесла» расширила – ввела туда три стихотворения: «Творчество», «Мне ни к чему одические рати» и «Многое еще, наверно, хочет / Быть воспетым голосом моим»[115]. Анна Андреевна осталась довольна, только из стихотворения, посвященного Мандельштаму, приказала убрать три цензуроопасные четверостишия: первое, второе и последнее[116].

Вот уже истекли мои законные 20 минут.

Но еще не больно.

Да, впрямую «Поэма» лишается строфы о Седьмой симфонии Шостаковича, но косвенно, «на выбор», так сказать, остается и Шостакович[117]. Вызвана эта пертурбация тем, что внутри возникла еще одна «Седьмая»– элегия – «И со мною моя «Седьмая»»[118].

Говоря о своих стихах, Анна Андреевна, кроме «хорошие», «плохие», «лучшие», употребляла иногда такой термин: «это одно из моих центральных», или, иначе, но в том же смысле: «одно из моих ключевых».

Так, когда я призналась, что к ее стихотворению «Многим» я равнодушна, она сердито ответила: «Это одно из моих ключевых»[119].

Мы поспорили – вставлять ли «Наследницу».

– Ведь это одно из ваших ключевых, – говорила я.

– Да, – ответила Анна Андреевна, – но последние четыре строки цензуроопасны, а без них – остается одно хвастовство[120].

Надо еще записать о «Поэме», но глаз уже болит. Запишу, однако. Подлинный конец «Поэмы» – строки:

…И отмщения зная срок,Опустивши глаза сухиеИ ломая руки, РоссияПредо мною шла на восток[121].

Имея в виду цензуру, жаждущую бодрого конца, Анна Андреевна в «Беге» кончает другими строками:

Ураганом с Урала, с АлтаяДолгу верная, молодаяШла Россия спасать Москву[122].

(Строфа о Шостаковиче уходит под строку, тут же, – то есть служит для читателя словно бы еще одним наглядным окончанием «Поэмы».)

А с Бродским так: Дед и Самуил Яковлевич, по Фридиному совету, написали письмо в ЦК некоему т. Миронову, который «курирует судебные дела» в соответствующем отделе ЦК. Канительно было нам добыть имя и отчество этой, столь засекреченной и столь могущественной, личности… «Если существует человек в высшем органе власти, распоряжающийся решениями судов, – говорит Дед, – то зачем тогда вся эта сложная махина: суд, прокуратура?» Письмо, по-моему, толковое. Опять-таки хлопотно было найти человека, который взялся бы лично вручить письмо Миронову. (Нашли через знакомую знакомых – подругу его жены.) Теперь ждем ответа: Анна Андреевна звонит мне чуть ли не каждый день. К письму Маршака и Чуковского приложено Фридино свидетельство о безобразиях на суде109.

Вот уже и за 40 минут я зашла.

Только что позвонил Толя: нет ли ответа? После него взяла трубку Анна Андреевна: она о том же и о моих глазах.

12 марта 64 Кручу ленту назад. О «Поэме» был интересный разговор. Я уже не могу восстановить слово в слово, а только «смысл». Я заговорила о Прусте. «Да, это родственно, – согласилась Анна Андреевна, – это тоже, как сказал Тихонов о «Путем всея земли» – «время назад». И, так же как у Пруста, это ни в какой мере не воспоминания. Времена – прошедшее, настоящее и будущее объединены».

И еще, мельком, об одной строфе в «Решке». Оказывается, строфа, где на песке мертвый Шелли, а над ним Байрон с факелом – это не описание самих похорон, а описание картины, изображающей похороны[123]. Она была создана в год рождения Ахматовой – в 1889 году. В дни ее молодости репродукции картины были распространены в журналах, висели в гостиных110.

В один прекрасный день – я уже позабыла дату, но это было еще до Фрадкина – я попросила Фину взять такси и приехать за мною111. Мы погрузили в машину шесть тугих папок и отправились к Анне Андреевне на проспект Мира[124].

Каждый экземпляр занимает две папки. В каждом, в общей сложности, – 457 страниц. Два экземпляра – I и IV – я предназначаю, как положено, для издательства; III – Анне Андреевне; а II – себе. «Контрольный».

Лифт не работал. Фина волокла четыре папки, я две.

С точки зрения медицинской науки, мне уже полагался в то время постельный режим. Но, к счастью, ни я, ни наука еще ничего не знали о кровоизлиянии в сетчатку. Глаз не болел; одышка и стук в висках. Дотащилась я до верху кое-как.

Не желая навязывать Анне Андреевне свое знакомство, Фина, сгрузив папки у двери, кинулась по лестнице вниз. Из передней дотащила всё до стола домашняя работница.

Анна Андреевна обрадована, тронута, благодарна («кланяюсь в ножки» и пр.), но, сказать по правде, я на секунду обиделась. В ответ на мои разъяснения – что в издательство, что ей, что мне – она спросила:

– Почему это вы все время повторяете: первый экземпляр, четвертый экземпляр, второй? Не все ли равно? Какая разница?

Для нее никакой, а для меня та, что первый я минут пять читаю свободно, второй с болью, а третий и четвертый непрочитываемы: зыбь, рябь, резь.

Она сочувствует мне, жалеет меня, но не понимает. Она, всепонимающая, не понимает!

Это, как мы отвозили с Финой Анне Андреевне «Бег времени», было уже давно. Теперь Мишенька Ардов должен отвезти (или уже отвез?) два экземпляра в издательство, в Ленинград. А сегодня событие: Корнею Ивановичу на дачу позвонил т. Миронов. Сам т. Миронов! «Сам Гиппопотам! К нам Гиппопотам!»