Виктория Федорова - Дочь адмирала

Первое, кого она увидела, придя в себя, — это двух надзирательниц, опускавших ее на пол. Шелковой петли на шее больше не было. Ее постигла неудача.

Они подтащили ее к кровати и бросили на матрас. И пока одна держала ее за руки, вторая с руганью наносила удар за ударом по груди и лицу. Зоя в слезах мотала головой из стороны в сторону, пытаясь увернуться от ударов, но все было напрасно. Потом внезапная боль словно раскаленным железом обожгла запястья рук, и она потеряла сознание.

Очнувшись, она с трудом открыла глаза. Попыталась поднять руку и посмотреть, что с ней, но руку пронзила такая острая боль, что больше она таких попыток не предпринимала.

Камера была не ее, другая. И тут она вспомнила, что произошло. Все лицо и верхняя часть ее тела так распухли что глаза открывались с трудом. Сжав зубы от боли, она приподняла руки; чтобы хоть посмотреть, что с ними случилось. Пальцы были в гипсе. Надзирательницы переломали ей все пальцы.

Только через несколько дней опухоль начала спадать. Когда с пальцев сняли гипс, какой-то человек сунул ей под нос ее признание. Она едва взглянула на бумаги. Что бы они там ни понаписали все это ложь. А потому ей это уже не интересно, к тому же она понимает, что дальнейшее сопротивление бесполезно.

— И это все? — спросила она. — Всего несколько страниц? Разве этого достаточно?

— Вполне хватит, — ответил он.

Зоя подписала бумагу.

Человек взял ее у нее из рук.

— Мы пришли сюда, чтобы объявить вам приговор. Встать!

— Перед вами? Ни за что!

— Молчать! Вы не имеете права говорить. Настоящим вы приговариваетесь к двадцати пяти годам лагерей усиленного режима.

Зоя кивнула. Лагеря усиленного режима. Не все ли равно? И так и сяк они уничтожат ее, как уничтожили ее отца. Она поглядела на человека, зачитавшего приговор. Судя по всему, он чего-то ждет от нее. Обморока? Рыданий? Мольбы о пощаде? Такого удовольствия она ему не доставит.

— Какое сегодня число? — спросила она.

Он удивленно уставился на нее.

— Двадцать первое февраля.

— В самом деле? — сказала она. — А я-то, услышав всю эту галиматью, решила было, что сегодня первое апреля.

Он ухмыльнулся.

— Отдаю дань вашему юмору. Думаю, однако, что скоро вам расхочется шутить.

На десятый день ее пребывания в Лефортово ей принесли ее одежду и меховую шубку.

— Вас переводят. Одевайтесь.

Увозили ее снова ночью. «Черный ворон» доставил ее на железнодорожную станцию. Вместе с двадцатью четырьмя другими мужчинами и женщинами ее впихнули в купе, рассчитанное на четверых. Окно было наглухо заколочено, в купе стоял смрадный запах от множества человеческих тел. Компания собралась весьма разношерстная: проститутки, уголовники, политические. Когда ввели Зою, все места уже были заняты.

— Зоя! — услышала она.

Она оглянулась. Голос показался знакомым. И тут она узнала Марину, костюмершу с ее студии. Они обнялись.

— Мне дали двадцать пять лет, а тебе? — спросила Зоя.

— Только десять, — ответила Марина и рассмеялась. — А как же, ведь ты была нашим главарем.

Вдруг со своего места вскочил какой-то небритый мужчина.

— Неужели вы ее не узнали? Подвиньтесь, дайте сесть нашей любимой актрисе и ее подруге.

С полки неохотно поднялся еще один человек.

Местом их назначения была Потьма, лагерь в трехстах километрах к северу от Москвы. Там Зою продержали два месяца, а затем ей вынесли новый приговор: двадцать пять лет лагерей усиленного режима с конфискацией имущества и денег и ссылкой для всей семьи. Это означало, что Александру, ее детей и Викторию, если она у Александры, на что так надеялась Зоя, вышлют из Москвы. При мысли о судьбе дочери Зою душили рыдания.

И снова ее перевели в другое место, на этот раз в Сибирь, в челябинскую тюрьму, находившуюся в трехстах километрах от Свердловска. «Почему меня все время возят с места на место? — думала Зоя. — Наверное, хотят запутать следы».

Зоя надеялась, что Челябинск станет окончательным пунктом ее назначения. Однако она ошиблась. Она оставалась там совсем недолго, и снова ей вынесли новый приговор. На этот раз двадцать пять лет тюремного заключения, а не лагеря усиленного режима, и по-прежнему конфискация имущества и ссылка для всей семьи. Мужчина, зачитавший ей приговор, ухмыльнулся и добавил:

— Для отбытия наказания вам назначена Владимирка. Отправление сегодня.

Владимирка. Зоя ужаснулась. Кто не слышал о Владимирской тюрьме? Она находилась всего в ста восьмидесяти пяти километрах от Москвы и считалась одним из самых страшных острогов. Лагерей боялись пуще смерти, но тюрьмы, а Владимирка тем более, не шли с ними ни в какое сравнение. В лагере, если заключенный осиливал тяжелую работу, появлялась возможность поддерживать хоть какие-то человеческие отношения. По лагерю можно ходить, можно общаться с людьми. Хоть что-то. В тюрьме все это было исключено. Чудовищная пустота, однообразие, небытие, разъедающие мозг и разрушающие тело. Может, кому-нибудь и удастся выдержать двадцать пять лет в лагерях, хоть это и мало вероятно, но живая могила, каковой была Владимирка, не оставляла на это никаких надежд.

КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ

ВИКТОРИЯ

Мои первые воспоминания связаны с Полудино, деревней в Северном Казахстане; мне было тогда три или четыре года. Сюда после ареста Зои и Марии сослали мою тетю Александру, которую я считала матерью. Много позже я узнала, что от тюрьмы ее спасло только то, что она неодобрительно относилась к Зоиным друзьям-иностранцам, и особенно к американцу Джексону Тэйту. В отличие от Марии, она никогда и нигде не появлялась вместе с Тэйтом и Зоей.

Сразу после ареста Зои ее домработница Шура помчалась к Александре, и она забрала меня к себе. А вскоре после этого Александру, к тому времени уже дважды разведенную, мать двоих детей, выслали в Полудино — хоть и не в Сибирь, но сути дела это не меняло. И поскольку первые мои воспоминания ограничивались степной деревушкой, где проживало всего несколько сот человек, тяжким трудом зарабатывавших себе на скудную жизнь, мне моя жизнь там вовсе не казалась тяжелой. Другой я не знала. Я считала, что живу в нормальной семье — у меня есть мама, которую зовут Александра, брат старше меня на десять лет, которого зовут Юрий, и сестренка Нина, на пять лет старше. Я не ощущала нехватки того, чего никогда не имела, поскольку и не подозревала, что существует что-то иное, чего у нас нет. Ведь не скучаешь же по куклам и другим игрушкам, если никогда их не видела. И не мечтаешь о мясе, если никогда его не_ пробовала.