«Там, среди шумного моря, вьется Андреевский стяг…» Хрестоматия военного моряка - Коллектив авторов

выходе из корпуса продолжал неусыпно заниматься науками и иностранными языками. Он достиг того, что свободно владел как новейшими языками: французским, немецким и английским, так и древними – греческим и латинским. В глубоком же знании славянского языка, которого он постиг все тонкости, могли с ним сравниться немногие из тогдашних филологов. Он рано возымел склонность к поэзии, и стихи его удостоены были лестного внимания блаженной памяти императора Александра I, выразившегося в пожаловании ему пенсии в 1500 р. в год с переводом его в гвардейский экипаж. В 1809 году Российская Академия избрала князя действительным членом, а в 1811 году, при учреждении Царскосельского лицея, князь приглашен был занять место инспектора этого заведения, но уклонился от такой чести и остался в прежнем звании ротного командира морского корпуса.

Впоследствии Академия, в вознаграждение его литературных трудов, присудила ему большую золотую медаль с надписью: «Отличную пользу российскому слову принесшему». Такая награда при его чине капитан-лейтенанта в тогдашнее время была беспримерна.

Князь Сергей Александрович был самый ревностный христианин; он не скрывал, в угождение миру, своей привязанности к церкви и уважал лиц духовного и, в особенности, монашеского звания. Для детей своей роты он был отличнейший воспитатель, наставник и педагог; деятельность его поистине изумительна; с утра до вечера он был со своими питомцами; в конце каждого месяца он экзаменовал всю роту; знал недостатки каждого воспитанника и старался исправить их; он руководил преподаванием учителей и занятиями воспитанников; он научил нас молиться. Каждую субботу он спрашивал следующее воскресное евангелие и объяснял нам его значение; молитв церковных мы изучили много и могли каждую из них перевести на русский язык. Ежедневно утром и вечером читались полностью все утренние и вечерние молитвы, которые в конце года почти все воспитанники знали наизусть. В праздничные дни перед обедней читались акафисты Спасителю или Божьей Матери; они и до сих пор остались твердо в моей памяти.

Замечательно, что все это делалось не то, чтобы по приказанию или с неохотой, а напротив, все наперебой старались угодить тому, кого любили и уважали как отца, и князь действительно довел свою роту до того, что она во всех отношениях была образцовая.

По воскресеньям князь приходил в роту к чтению акафиста, а потому я обязан был являться к нему с рапортом и всегда заставал в его обширной прихожей множество всякого народа, получавшего от него вспомоществование. Занятие нескольких должностей и пенсия давали ему в год до семи тысяч рублей, которые при скромной жизни и при самом строгом соблюдении постов, употреблялись преимущественно на дела благотворительности и на детей его роты. Так, в праздничные дни, летом, он водил воспитанников гулять по островам и там угощал их чаем и лакомствами, дарил им мячи, коньки, лото и другие игрушки.

Я занимался под руководством самого князя, который тотчас же увидел, что кроме математики, во всех прочих предметах я очень слаб. Имея такого руководителя, я удвоил старание и в два с половиной месяца приобрел несравненно более знаний, чем во все предыдущие года. Много занимал меня князь также чтением, которое, при его пояснениях, принесло мне немалую пользу и развило большую охоту к учению.

Перед Рождеством государь удостоил своим посещением малолетнюю роту. Князь по обычаю был с нами и встретил императора. Войдя, его величество весело сказал:

– Бегом все ко мне!

Все окружили его и весело смотрели ему в глаза, ожидая дальнейших приказаний. Эта наивность ему понравилась, и он многих потрепал по щекам. Затем его величество осмотрел подробно все отделения и цейхгауз, обратил внимание на большие гравированные картины, изображавшие разные сцены из морских битв, и, уходя, обнял и поцеловал князя, сказав, что пришлет к нему директоров других корпусов для осмотра порядка, какой он нашел у него.

– А твоим детям, – прибавил император, – я пришлю гостинца.

В первое же воскресенье мы удостоились получить по полфунта царских конфет на каждого.

В праздник Рождества я, по обычаю, должен был на третий день явиться в роту для перемены белья и получил приказание остаться до прихода князя. Всех нас оставленных было восемь кадет, и к нам присоединились еще четыре гардемарина, бывшие воспитанники князя. Когда роту увели в зал обедать, пришел князь, приказал нам надеть шинели, потом рассадил нас на наемных извозчиков. Мы отправились на 17-ю линию на Малый проспект и остановились у одного старого дома, в зале второго этажа которого было собрано до семидесяти нищих. Тут князь, проведя нас в соседнюю комнату, сказал:

– Друзья мои, по слову евангельскому, мы все должны служить убогой братии, а потому прошу каждого из вас быть на этот раз слугой и с христианским смирением угостить их.

Затем он назначил каждому дело, и мы все принялись усердно исполнять возложенные на нас обязанности: накрыли столы, расставили посуду, гардемарины резали пироги, мясо и раздавали горячее.

Между тем, нищие, приглашенные к столу, спросили князя:

– За кого же, благодетель, прикажешь нам молиться?

– Молитесь за них, – сказал он, указывая на нас.

За обедом мы подавали им кушанье, а по окончании его, четыре гардемарина стали у выходных дверей с мешками медных денег, и, согласно приказанию князя, оделяли каждого гривной. Когда проводили гостей, князь дал нам позавтракать и строго наказал об угощении не говорить никому. На таком же пиру и таким же деятелем был я и на Пасхе 1827 года…

Явившись в роту после трехдневного отпуска, я узнал весьма печальную новость: князь подал в отставку, чтобы удалиться в монастырь. Все горевали, теряя в нем доброго наставника и самого попечительного отца… Немало было пролито слез, но что делать, судьбы Божии неисповедимы…

22-го октября князь в последний раз отпраздновал с нами ротный праздник. После молебна он многим раздал подарки, и мне достался самый дорогой: книжка его стихотворений с собственноручной его надписью. Долго, долго вспоминали мы князя.

В декабре шли у нас экзамены обычным порядком, как вдруг мы получили описание Наваринской битвы. Записку эту каждый из нас обязан был переписать для себя. Тут мы почти забыли наши экзамены; читали и перечитывали эту записку до того, что, наконец, заучили ее. Чертили наизусть диспозицию эскадр, знали название и место каждого корабля во время боя и с гордостью рассказывали всем, что наш флот ни на ученье, ни в эволюции, ни даже во время боя ни в чем не уступал ни английскому, ни французскому.

Так весело и с полным душевным спокойствием окончил я 1827 год.

(Исторический вестник, 1888,