Бетховен и русские меценаты - Лариса Валентиновна Кириллина

инцидента оказались разорваны. Лица, проявлявшие симпатию к Бернадоту, были взяты полицией на заметку, а некоторые подвергнуты преследованиям: например, на квартире Гуммеля был произведен обыск, у него изъяли ноты, изданные во Франции и якобы нелегально ввезенные в Австрию, а также главную «улику» – альбом, в котором Бернадот, посетивший Гуммеля, оставил памятную запись. Гуммелю было приказано в течение двенадцати часов покинуть Вену[220]. На помощь ему срочно пришел «папа Гайдн», снабдивший его рекомендательным письмом в Эйзенштадт к князю Николаю Эстергази, который приютил опального музыканта в своей капелле.

Семья Лихновских была слишком знатной, чтобы подобные действия производились в отношении князя Карла или графа Морица. Возможно, покровительство князя и других венских высокопоставленных меценатов спасло и Бетховена, у которого, скорее всего, также имелись «крамольные» французские ноты, ввезенные Крейцером в Австрию в дипломатическом багаже.

Вся эта история показывает, насколько глубоким оказалось политическое размежевание в определенных кругах венской знати. Большая часть меценатов Бетховена (Лобковиц, Шварценберг, Разумовский) были ярыми противниками примирения с революционной Францией и настаивали на войне до победного конца. Князь Лихновский и его брат Мориц, вероятно, придерживались другого мнения, о котором после 1793 года (наступления во Франции террора и казни короля и королевы) публично говорить стало опасно. Еще опаснее было выражать симпатии к идеям, исходившим из Франции, после казни венских якобинцев в январе 1795 года. Тем не менее Лихновские не побоялись водить знакомство с Бернадотом.

Музыка тоже считалась частью политики. Показательно, что сочиненную 1797 году программную симфонию Павла Враницкого «На заключение мира с Французской республикой», поставленную в программу рождественского благотворительного концерта Общества помощи вдовам и сиротам музыкантов, запретил исполнять публично сам император Франц, и лишь в 1800 году она все-таки прозвучала в закрытом придворном концерте по желанию императрицы Марии Терезы. По мнению Джона Райса, запрет императора мог объясняться как словесной программой симфонии (первая ее часть называлась «Революция», а находившийся в середине цикла траурный марш – «Судьба и смерть короля Людовика XVI»), так и унизительными для Австрии условиями Кампо-Формийского мира[221].

Обычно Бетховена – простолюдина и демократа – противопоставляют окружавшим его аристократам. На самом деле картина, как мы видим, была намного сложнее. Революционное по духу и авангардное по музыкальному языку искусство Бетховена находило отклик прежде всего в сугубо аристократической аудитории, в том числе у тех меценатов, которые не питали никаких симпатий к революционным идеям и лично участвовали в войнах против Наполеона (князья Карл Шварценберг, Лобковиц и Кинский, принц Луи Фердинанд Прусский). Разумовский, для которого полем битвы была дипломатия, был их союзником и относился к Наполеону и его окружению с презрительной иронией высокомерного вельможи. При этом не известно ни одного случая каких-либо трений между Бетховеном и Разумовским на почве оскорбленного самолюбия композитора. Дипломатическое искусство Андрея Кирилловича позволяло ему вести себя со вспыльчивым гением так, чтобы тот не имел поводов для недовольства. Эмоциональная и этикетная дистанция оказалась, по всей видимости, спасительным средством для сохранения взаимного уважения.

Общение Бетховена с Разумовским, начавшееся предположительно в 1794 или 1795 году, было прервано в конце 1799 года, когда император Павел I, недовольный крайне неудачными действиями русских войск в Италии и Швейцарии и двуличным поведением австрийских союзников, возложил вину за все эти провалы на Разумовского и приказал ему сдать дела новому послу в Вене, Степану Алексеевичу Колычёву. Правда, настроение Павла резко менялось: уже назначив послом в Вене Колычёва, император вдруг передумал отзывать Разумовского, за которого заступились император Франц и канцлер Тугут. На некоторое время в русском посольстве воцарилось двоевластие: Разумовский категорически не хотел покидать свое место и считал Колычёва всего лишь «помощником». После подробной депеши Колычёва с жалобами на поведение Разумовского и с обвинениями его в слишком большой близости с австрийским двором судьба Андрея Кирилловича была решена. Разгневанный император приказал ему срочно вернуться в Россию, причем не в одну из столиц, а в украинское семейное имение, Батурин, где жил его старый отец. Фактически это была опала и ссылка, ради приличий именовавшаяся «отпуском» и подслащенная присвоением Разумовскому почетного ордена Андрея Первозванного.

Разумовский оттягивал дату отъезда, насколько мог, ссылаясь на плохое самочувствие, но 12 декабря все-таки подчинился царскому приказу. Елизавета Осиповна осталась в Вене, поскольку ее родители были очень больны (графиня Тун скончалась 9 мая 1800 года, граф Тун – 24 августа). В Батурине Андрей Кириллович находился до начала 1801 года: Павел I внезапно решил амнистировать всех опальных служащих, так что Разумовскому было дозволено вернуться в Москву, а затем и в Петербург. Но это не могло внушить ему никаких радостных надежд, поскольку в обществе царили страх и уныние, отношения России и Австрии казались безнадежно испорченными, а император Павел вдруг проникся симпатиями к Наполеону и начал строить планы совместного с ним передела мира.

Убийство Павла I его приближенными в ночь на 11 марта 1801 года разрубило сразу множество запутанных узлов. Несмотря на всю неприглядность этого деяния, русское общество было охвачено эйфорией: смерть Павла была воспринята как освобождение от мрачного и мелочного деспотизма. Император Александр I восстановил союзнические отношения с Австрией и вернул Разумовского на должность посла в Вене. Правда, Андрей Кириллович смог добраться до любимого города лишь в конце сентября 1801 года, уже после коронации нового императора, на которой он присутствовал.

Казалось бы, во время отсутствия Разумовского в Вене посещения Бетховеном его дома должны были временно прерваться, но это было не так: композитор продолжал навещать Елизавету Осиповну и ее мать графиню Тун. Старой графине Бетховен посвятил свое Трио ор. 11 для фортепиано, кларнета и виолончели, сочиненное и изданное в 1798 году, – несомненно, оно неоднократно исполнялось на музыкальных собраниях в семьях Лихновских и Разумовских, в том числе и после вынужденного отъезда Андрея Кирилловича из Вены. С новым послом, Колычёвым, у Бетховена никаких отношений не было – тому, похоже, было вообще не до музыки, и он чувствовал себя в Вене крайне неуютно.

В книге М. А. Разумовской упоминается о регулярной переписке между Елизаветой Осиповной и Андреем Кирилловичем, сохранившейся в венском семейном архиве. К огромному сожалению, эта обширная переписка (около 230 писем за 1800–1801 годы) не опубликована; автор книги приводит в самых общих словах лишь краткий пересказ основных тем и событий, освещенных в письмах. Однако один важный фрагмент цитируется дословно; он содержится в письме Елизаветы Осиповны от 26 апреля 1800 года: «У нас здесь появился замечательный валторнист по имени Пунто, он играет как ангел <…>. Она (графиня фон Тун. – Л.