Русский иностранец Владимир Даль - Евгений Николаевич Никитин

А. С. Хомяков

О спорах в начале 1840-х годов москвичей, имеющих разное мировоззрение, рассказал в «Былом и думах» А. И. Герцен:

«…Москва сороковых годов, и вот эта-то Москва и принимала деятельное участие <в спорах> за мурмолки и против них; барыни и барышни читали статьи очень скучные, слушали прения очень длинные, спорили сами за К. Аксакова или за Грановского, жалея только, что Аксаков слишком славянин, а Грановский недостаточно патриот.

Споры возобновлялись на всех литературных и нелитературных вечерах, на которых мы встречались, – а это было раза два или три в неделю. В понедельник собирались у Чаадаева, в пятницу у Свербеева, в воскресенье у А. П. Елагиной.

А. С. Хомяков

Сверх участников в спорах, сверх людей, имевших мнение, на эти вечера приезжали охотники, даже охотницы, и сидели до двух часов ночи, чтоб посмотреть, кто из матадоров кого отделает и как отделают его самого; приезжали в том роде, как встарь ездили на кулачные бои и в амфитеатр, что за Рогожской заставой.

Ильёй Муромцем, разившим всех, со стороны православия, был Алексей Степанович Хомяков, “Горгиас, совопросник мира сего”, по выражению полуповрежденного Морошкина. Ум сильный, подвижной, богатый средствами и неразборчивый в них, богатый памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь».

А вот характеристика, данная А. И. Герценом А. С. Хомякову сразу после их спора (запись в дневнике, сделанная 21 декабря 1842 года):

«Вчера продолжительный спор у меня с Хомяковым о современной философии. Удивительный дар логической фасцинации[11], быстрота соображения, память чрезвычайная, объем понимания широк, верен себе, не теряет ни на минуту arrière-pensée[12], к которой идет. Необыкновенная способность. Я рад был этому спору, я мог некоторым образом изведать силы свои, с таким бойцом помериться стоит всякого ученья».

А. И. Герцен

К «старшим» славянофилам относят А. С. Хомякова, А. И. Кошелева и братьев Киреевских – Ивана и Петра (сыновья от первого брака названной выше А. П. Елагиной). К «младшим» – Ю. Ф. Самарина, В. А. Елагина, братьев Аксаковых – Ивана и Константина и других. По своему мировоззрению к славянофилам были близки М. П. Погодин, С. П. Шевырёв, Н. М. Языков (на его сестре Екатерине был женат А. С. Хомяков), а также В. И. Даль.

И. В. Киреевский

Повторим, рождение славянофильства не одномоментное явление, а растянутый во времени процесс. И всё же исследователи договорились «днем рождения» славянофильства считать одну из «сред» И. В. Киреевского в начале 1839 года, на которой А. С. Хомяков прочитал свою не предназначенную для печати статью «О старом и новом». В этом своем сочинении Алексей Степанович показал, что в истории допетровской России было много положительных моментов, которые необходимо возродить. Хомяков писал:

«…Наша древность представляет нам пример и начала всего доброго в жизни частной, в судопроизводстве, в отношении людей между собою <…> Западным людям приходится всё прежнее отстранять как дурное, и всё хорошее в себе создавать; нам довольно воскресить, уяснить старое, привести его в сознание и жизнь».

Именно этим – воскрешением старого, накопленного веками, богатства русского народа (сокровищ его родного языка, его мудрости, зафиксированной в пословицах и поговорках) и затем приведением его (этого богатства) в сознание значительной части российского общества – занимался всю свою сознательную жизнь В. И. Даль.

Поход на Хиву

В. И. Даль. 1830-е гг.

Соседствовавшее с Оренбургской губернией Хивинское ханство доставляло Российской империи много хлопот. Прапорщик Оренбургского линейного батальона № 10 И. Виткевич, посланный в ханство с разведывательной целью в 1836 году, докладывал:

«Ныне власть и влияние нашего управления простирается почти не далее пограничной черты Урала и не внушает ни кайсакам, ни областям Средней Азии особенного уважения. С нашего каравана взято хивинцами с одних бухарцев на 340 бухарских червонцев, или на 5440 рублей. С татар наших берут, как известно, вдвое противу азиятцев… У татар наших развязывают тюки, бьют людей и собирают с неслыханными притеснениями и злоупотреблениями; из развязанных тюков хватают и тащат товары во все стороны… Если посмотришь своими глазами на эти самоуправства, о коих у нас едва ли кто имеет понятие, то нисколько нельзя удивляться застою нашей азиатской торговли. Хивинцы ездят по Сырдарье, до самого Ак-Мечета Ташкентского, где отделяется Куван от Сыра, и грабят беспощадно чумекейцев наших, которые зимуют здесь и прикочевывают на лето к Оренбургской линии между Орска и Верхнеуральска. Ныне же насилие это вошло в употребление, и наши так называемые подданные (киргиз-кайсаки), будучи с нашей стороны освобождены от всякой подати и в то же время подвергаясь, по беззащитности своей, всем произвольным притеснениям и поборам хивинцев, поневоле повинуются им более, чем нам, и считают себя более или менее подведомственными хивинскому хану».

Такое положение вещей не могло устроить российского императора. В конце 1838 года В. А. Перовский вместе с В. И. Далем поехал в столицу для консультаций о том, что делать с Хивой.

В петербургском высшем обществе всё еще обсуждалось событие, произошедшее весной. Лучший русский живописец того времени – Карл Брюллов – для того, чтобы выкупить на волю талантливого крепостного юношу, уже неплохо показавшего себя в качестве художника и поэта, написал портрет В. А. Жуковского. Этот портрет разыграли в лотерею среди членов монаршей семьи. Таким образом была получена необходимая для выкупа сумма – 2500 рублей ассигнациями. Это произошло 22 апреля 1838 года. Через три дня в мастерской Карла Брюллова вольная была вручена молодому человеку – Тарасу Григорьевичу Шевченко. Позднее в автобиографии, написанной от третьего лица, он сказал:

«С того же дня начал он посещать классы Академии художеств и вскоре сделался одним из любимых учеников и товарищей великого Карла Брюллова».

В этот приезд нашего героя в Петербург состоялось его знакомство с Т. Г. Шевченко и его другом, также учеником Академии художеств, В. И. Штернбергом. Позднее в автобиографической повести «Художник» Тарас Григорьевич написал:

«Пробило пять часов, и я оставил их за столом и ушел в класс. На прощанье Карл Павлович подал мне руку и просил приходить к ним каждый день к обеду. Я был в