The Woman in Me. Автобиография - Бритни Спирс

слишком жесткой. Я скучаю по временам, когда была той, кого в Кентвуде называют наглой жопой. За время в больнице я утратила свою дерзость. Меня снова переломали.

После двух месяцев в одном здании меня перевели в другой корпус, которым заведовали те же люди, но здесь я была не одна. Если раньше мне нравилось находиться в своем обществе, то после двух месяцев в одиночной камере и на литии в компании других пациентов было куда лучше. Мы проводили вместе весь день. На ночь каждый из нас отправлялся в свою комнату, двери запирали.

В первую неделю одна из пациенток зашла ко мне в палату и спросила:

– Почему ты так громко кричишь?

– В смысле? Я не кричу, – сказала я.

– Мы все тебя слышим. Ты очень громко кричишь.

Я оглядела комнату. У меня даже музыка не играет.

Позже я узнала, что иногда она слышала то, чего не слышали окружающие, и меня это напугало.

К нам поступила очень красивая девушка и мгновенно стала популярной. Я будто оказалась в старшей школе: она – чирлидерша, а я – деморализованная ботаничка. Она ни на какие встречи не ходила.

Несмотря на то что многие там были дикими, большинство из них мне нравились. Одна девушка курила тонкие сигареты, которых я никогда прежде не видела. Она была очаровательна. Я обратила внимание, что ее по выходным навещал отец. Моя же семья бросила меня в заточение и занималась своей жизнью.

«Я вижу, ты обратила внимание на мои сигареты, – сказала мне однажды та девушка. – Готова спорить, ты хочешь попробовать».

Я думала, она никогда не предложит. «Да», – ответила я. И выкурила свою первую сигарету Capri вместе с ней и еще парой девушек.

У нескольких человек в клинике были расстройства пищевого поведения, они были ужасно худыми. Я не переедала. Учитывая то, как мало я ела и сколько крови сдавала, странно, что я вообще не высохла.

Должно быть, все то время со мной был Бог. Через три месяца после заключения я начала верить, что мое маленькое сердце, благодаря которому я стала той Бритни, больше не найти в моем теле. Должно быть, что-то большее вело меня вперед. В одиночку такое вынести сложно.

Понимая, что я там выжила, я думаю: «Это была не я. Это был Бог».

43

Самым трудным было постоянно притворяться, что со мной все в порядке. Если перед врачами или посетителями я вела себя возбужденно, они считали, что мне не становится лучше. Если я расстраивалась или пыталась отстоять свои права, то выходила из-под контроля, и меня считали сумасшедшей.

Это напомнило мне, как в далекие времена проверяли, ведьма женщина или нет. Ее бросали в пруд. Если она всплывала, подозрения оправдались, и ее убивали. Если же она тонула, значит, она невиновна – ну, с кем ни бывает. В обоих случаях она умирала, но, видимо, народу очень важно было знать, кем же все-таки была эта женщина.

Через пару месяцев я позвонила отцу и умоляла отпустить меня домой.

Он сказал: «Извини, но судье решать, что с тобой делать дальше. Сейчас слово за врачами. Я тебе не помощник. Я отдал тебя на лечение и ничего не решаю».

Самое странное, что, прежде чем закрыть меня в клинике, отец подарил мне на Рождество жемчужное ожерелье и красивую рукописную открытку. Я задавалась вопросом: «Почему он это делает? Что он за человек такой?»

Больше всего меня ранило то, что долгие годы, например, на съемках клипа Work Bitch или в период, когда меня только поместили под опеку и мы отправились в тур Circus, он утверждал на камеру, что его волную лишь я и мои дети.

«Моя малышка! – говорил он прямо в камеру. – Я ее очень люблю». Пока он строил из себя замечательного отца, я торчала в трейлере с приспешницей Лу – чокнутой Робин, которую ненавидела всей душой.

Но теперь, после отказа от новых шоу в Вегасе, от гастролей, была ли я по-прежнему его любимой малышкой?

Очевидно, нет.

Позже адвокат сказал: «Твой отец мог бы положить всему этому конец. Он мог бы сказать врачам: нет, это слишком, давайте отпустим мою дочь домой». Но он этого не сделал. Я позвонила маме и спросила, почему все ведут себя так, будто я страшно опасна.

«Ну, не знаю, не знаю, не знаю…» – у нее на все был один ответ.

Я и сестре писала, пока была в лечебнице, просила ее вызволить меня оттуда.

«Хватит противиться, – пришло мне в ответ. – Ты все равно с этим ничего не поделаешь, так что перестань бороться».

Как и остальные, она вела себя так, будто я представляла какую-то угрозу. Прозвучит безумно, но повторюсь еще раз, потому что это правда: я думала, что меня пытаются убить.

Я не понимала, как у Джейми Линн и нашего отца сложились такие хорошие отношения. Она знала, что я прошу о помощи, что он преследует меня. Я была уверена, что она встанет на мою сторону.

Одна из моих подруг, которая во время шоу в Вегасе каждый вечер помогала мне переодеваться в гримерке под сценой, позже сказала: «Бритни, пока ты была в том центре, мне снилось три или четыре кошмара. Я просыпалась посреди ночи. Мне снилось, что ты покончила с собой в том месте. А эта Робин, женщина, которая была твоей так называемой милой помощницей, позвонила мне и гордо объявила: “Да, она там умерла”». Подруга сказала, что все время переживала за меня.

Спустя несколько недель моего пребывания в клинике, когда я изо всех сил пыталась сохранить надежду, одна из медсестер, самая человечная из всех, позвала меня к своему компьютеру.

«Ты только посмотри на это», – сказала она.

Я всматривалась в монитор, пытаясь понять, что вижу. На ток-шоу женщины обсуждали меня и опеку. Одна участница надела футболку с надписью #FreeBritney[13]. Медсестра показала мне еще пару отрывков: фанаты говорили, что пытаются выяснить, не держат ли меня где-то против воли, и делились, как много для них значит моя музыка и как им ненавистно думать, что я сейчас страдаю. Они хотели помочь.

Одним этим они очень помогли. То, что показала медсестра, видели все в больнице. В конце концов доктор понял, что люди по всему миру задаются вопросом, почему я до сих пор взаперти. Это было во всех новостях.

Помните, я говорила, что чувствую эмоциональный фон людей в Небраске? Так вот, думаю, моя связь с фанатами