Крах Украинской державы - Павел Петрович Скоропадский

Я этого очень хотел, но считал, что с этим делом спешить не нужно. Для меня, во-первых, неясно было, что делается на Кубани и Черноморьи, какое там действительное настроение умов по отношению к этому вопросу, во-вторых, я думал, что важнее всего, прежде нежели привлечь к себе другие области, добиться порядка у себя. Раз это будет достигнуто, то многие области сами собой к нам придут.

Немцы, с которыми мне приходилось говорить об этом и без которых я не мог фактически предпринять серьезных поенных действий, весной и в начале лета не имели определенной линии поведения.

Я хотел отправить дивизию Нагиева на Кубань и формировать еще части для посылки в Черноморье. Тогда же я и начал формирование Черноморского корпуса в Бердичеве, но немцы мешали; постоянно были какие-то затруднения, которые им препятствовали определенно высказаться поэтому поводу. А Черноморье прислало ко мне очень толковую депутацию, с которой у нас был разработан весь план действий для борьбы с большевиками. Когда же все свои недоразумения немцы выяснили, было уже поздно. Они сами были в периоде разложения. Я их политики понять не мог.

С Алексеевым я был в частной, переписке. Писал ему как-то, прося принять кое-какие меры, касающиеся моего личного имущества, он мне очень любезно ответил. Затем он неоднократно обращался ко мне с просьбой просить немцев освободить офицеров его армии, которые были ими заарестованы по подозрению в том, что они являются агентами Антанты на Украине и вербуют себе части. Я ему помогал насколько мог, офицеры были освобождены.

Затем, как я уже говорил, в смысле оружия, патронов и снарядов, я шел всегда навстречу его армии. У меня был список всех офицеров его армии, находящихся на территории Украины. Я их не трогал, особенно в первое время, считал, что мы делаем общее дело, каждый в тех условиях, в которых находился, и теми путями, которые ему доступны.

Затем Алексеев умер. Узнавши это, я отслужил торжественную панихиду в своей домовой церкви, о чем приказал объявить в прессе. Его заменил Деникин. Отношения сразу изменились, началась сильнейшая агитация среди офицеров против меня и против формируемых мной частей, чтобы офицеры не поступали в эти части. Появились газетные статьи самого возмутительного содержания, особенно последними занимался Шульгин.

Лично меня это не трогало, наоборот, это послужило поводом к тому, что я от многих очень почтенных людей получил их устное и письменное выражение своего негодования по поводу этих статей; но делу это сильно вредило, так как в слабую, не сплоченную, распустившуюся офицерскую массу это внесло еще большее разложение.

Тогда, видя, какой оборот принимает это дело, я назначил служившего у нас в генеральном штабе полковника Кислова и послал его своим представителем к Деникину. Кислова я лично принял, подробно ему объяснил положение дела. На меня он произвел очень хорошее впечатление, тем более я считал его подходящим, что он был бывший начальник штаба Корнилова.

Я ждал присылки ко мне такого представителя, но он ко мне не явился. Хотя я знал, что был неофициальный представитель Деникина в Киеве, но он работал как бы в подполье. Изменение к лучшему в этом деле не последовало до конца Гетманства. Наоборот, как выяснится при дальнейшем изложении, дело приняло совершенно невозможный оборот, – насколько все это было полезно России, предоставляю каждому самому решить.

Убийство фельдмаршала Эйхгорна

Моя семья поселилась у меня в доме. Этот дом представлял верх неудобств для житья при самых скромных желаниях, ни семье, ни прислуге нельзя было как-нибудь мало-мальски сносно устроиться. С одной стороны, большие обеды и завтраки с большим количеством людей, которых приходилось приглашать из той или другой причины, имеющей отношение к их службе, или политике, с другой – жизнь частная, например, детей в ванной комнате, так как другого помещения не было.

Несмотря на эти неудобства и эти помещения, наша жизнь, особенно еда, стоили страшно дорого казне, которая по постановлению совета министров все оплачивала, так что, всякие изменения, в смысле размещения меня стесняли. Мне все говорили, что в этом, доме, приспособленном лишь для жизни генерал-губернатора дореформенного времени, теперь положительно нельзя уместить всех жильцов, вроде части конвоя, ординарцев и некоторых других должностных лиц, которые по своему роду службы должны были тоже размещаться в доме. Кроме того, необходимо было, я всегда этого, очень хотел, разместить совет министров и мою личную канцелярию, для этого мне всегда указывали на необходимость переезда во дворец, который я отвел временно для размещения там министерства, внутренних дел.

Я этого, особенно вначале, не хотел, мне не хотелось уподобиться Керенскому, который, несмотря на многоречивые, демократические уверения, начал с того, что разместился в Зимнем дворце. Осенью же, когда выяснилось, что люди, особенно конвойцы прямо-таки задыхаются в маленьких комнатах, чего летом из-за открытых, настежь окон не замечали, вопрос явился о пристройке, но так как смета, показала, что все это влетит казне в несколько сот тысяч и в результате все же будет плохо, я предложил совету министров обсудить вопрос о переезде моем во дворец, или же об ассигновании на перестройку, причем просил это дело решить без моего участия, совершенно не считаясь с моими личными удобствами.

Совет решил, что в данное время (и действительно, тогда в министерстве внутренних дел работы было по горло) всякий перевод этого учреждения в другое помещение повлечет за собой перерыв в работах, поэтому решено было, что я останусь в доме, причем произведена будет перестройка.

У моей жены и меня жизнь в этом доме оставила самые грустные и тяжелые воспоминания, не говоря уже обо всей той тяжелой атмосфере, в которой я находился и которой невольно подвергал всю семью, не говоря о той работе, которая положительно меня изнуряла. Мы еще понесли там тяжелую утрату в лице моего сына, Павла. Должен сказать, что среди горя и забот мне было большим утешением в такую минуту получить некоторые трогательные выражения сочувствия от лиц всех положений и классов. Так протекала наша жизнь.

* * *

30 июля мы только что окончили завтрак в саду, и я с генералом Раухом хотел пройтись по саду, примыкающему к моему дому. Не отошли мы и нескольких шагов, как раздался сильный взрыв невдалеке от дома. Я по звуку понял, что разорвалось что-то вроде сильной ручной гранаты.

Были посланы ординарцы, которые через минуту вернулись и сообщили, что вблизи нашего дома брошена бомба в фельдмаршала Эйхгорна, возвращавшегося к себе после завтрака, что он