Людмила Гурченко - Мое взрослое детство

Наступило утро. Уже и выпили, и закусили. Я чувствовала, что мешаю — мама все время заставляла меня то помыть посуду, то сходить занять очередь за хлебом... Теперь мое место на кровати рядом с мамой навсегда занял папа. Надо привыкать к новой жизни. Ведь я так о ней мечтала! Ведь наконец-то, наконец-то вернулся с войны мой самый сильный, необыкновенный папа!

БЛЕСТЯЩЕЕ «ПЛАТТИКА»

Меня послали спать в другую комнату, на диван. Я перенесла с собой и свое имущество: бронзовое зеркальце, блестящее платье, атласные туфли, на стенку повесила два портрета Марики Рёкк. Но спать не хотелось. Мне нужно было в новом платье пройтись по улице, и чтобы было побольше народу.

—    Дочурочка, дорогенькая, сходи на базар, купи себе усе, что на глаза попадеть, — сказал папа и дал мне целый ком денег. Мама тоже пролепетала что-то одобрительное и даже деньги не пересчитала — как будто боялась, что я не уйду. Да мне только это и нужно — выйти на улицу. А базар! Я об этом и не мечтала, ведь куда интереснее, чем просто гулять по улице!

Дорога на базар! Сколько раз я ее исходила вдоль и поперек. Сейчас будет поворот на Лопань, где я часами стояла на морозе, чтобы набрать воды из проруби. Прощай навсегда, проклятое время! Мой папа вернулся с победой! И я иду в блестящем «платтике», в атласных туфлях на высоком каблуке, в руке куча денег, на меня все оглядываются.

Все возбуждены. Все спешат. Сейчас время такое — радостное и неспокойное. На меня реагировали по-разному: «Ух, какое платье», «Чего только не увидишь теперь», «Девочка еще, а одета по-взрослому», «А может, это маленькая артистка?" Это мне больше всего по душе.

Вот и деревянные кладки (мостик) через Лопань. Надо идти осторожно, чтоб каблук не попал в щель между досками. Я иду, напеваю Штрауса высоким голосом, как у Карлы Доннер, но сейчас ей далеко до меня. Мое платье так блестит! Особенно, как только выходишь на солнце. Аж глаза режет!

—    Отец привез? Подойди-ка, покажись-ка... — приветствовал меня старичок, который любил, когда я пела с цыганами, и говорил такое красивое слово «гармония". Он и сейчас продавал порошки от клопов, блох, крыс, мышей... — Ну ты молодец, детка. Какая ты красавица. Будешь артисткой? Не раздумала?

—    Никогда не раздумаю.

Я пошла по «своим» местам. Первый раз в жизни я ходила по базару с кучей денег. Вот молочные ряды, фруктовые. Мясной ряд! Здесь я раньше редко бывала, чтоб не расстраиваться. Тут продавалась домашняя деревенская колбаса с чесноком. Аппетитный запах от нее стоял уже на улице, а в павильоне!..

Денег у меня полно — со всеми расплачиваюсь, не торгуясь. Мое платье у торговок вызвало переполох, целый митинг. «Откуда? Где такое достали? Ишь щеголяет, деньги-то как швыряет! Чтоб соплячке столько денег дать! Живут же, черти... "

Мне все это очень нравилось. Я хожу, фасоню и покупаю все-все! Вот папа! У кого еще есть такой добрый папа?

Я очень хотела сфотографироваться в этом платье. Раньше не было денег. А теперь есть и деньги, и платье сказочной красоты. Я обошла всю площадку, где стляли расписные декорации: из кавказской жизни, из деревенской жизни, из военной - фотографии на фоне самолета. Но больше мне подходило полотно, где два лебедя плывут по голубому озеру навстречу друг другу. Между ними сажают человека. Если руки раскинуты в стороны, то получается, что ты держишь лебедей за шею. Когда я подошла и увидела этот потрескавшийся картон близко... Ну нет! Рядом с моим дорогим платьем... это уже не то, это несолидно. Фотографы все наперебой предлагали свои услуги. Вот что значит платье! Раньше я часами с завистью наблюдала за теми, кто фотографировался, и меня никто не замечал».

Надька-Швабра торговала теперь газированной водой, как раз напротив  своего бывшего кафе. Ну-ка, попью водички. Интересно, узнает она меня или нет.

Надька остолбенела, когда увидела мое платье. Я купила стакан воды с тройным сиропом.

 —    Спасибо, тетя Надя, — вежливо сказала я. Она изо всех сил вглядывалась в мое лицо, пока я медленно глотала воду. — Сильно сироп разбавляете. — Я поставила стакан и гордо ушла. А Швабра так и осталась стоять с открытым ртом.

Домой я еле-еле плелась. Ноги ныли от каблуков. Стал накрапывать дождь. Пошла босиком. В одной руке несла туфли, в другой — тяжелую авоську. В ней все смешалось. В банке с медом плавали яйца. Помидоры и груши вперемешку с колбасой, пирожками с повидлом. Кулек с карамельками и петушками прорвался, и петушок застрял в дырке... а карамельки сыпались... Сколько всего вкусного! Сейчас всех угощу. Неужели это правда, что папа дома? Нельзя поверить! Надо бежать быстрее! Дождь может испортить мое необыкновенное «артистическое» платье. 

И я бегу быстрее и еще не знаю, что очень скоро этого платья у меня уже не будет. Мы продадим его в комиссионном магазине за пятьсот рублей старыми деньгами. Правда, папа тут же спохватится, побежит в магазин, но ему скажут: «Ваше платье через пятнадцать минут после сдачи купила какая-то актриса. Это редкое платье".

Папа до конца жизни переживал, что допустил такой «ляпсус». Какие бы потом ни были платья, папа говорил: «Да, ето хорошее платтика, а такого, як папусик подарив, нема».

Я сама всю жизнь ищу такое, как то, папино.

БИБЛИОТИКА

Первые радости прошли. Мы с папой побывали у всех его друзей-баянистов, оставшихся в живых. «Пароходик» погиб, дядю Васю убили... Город был разрушен. Массовики-баянисты не требовались. «Голод из голодов» — так говорили про этот послевоенный год.

Первой на базар уплыла моя «веломашина». Несколько раз папа меня вывозил в сад Шевченко учиться ездить. Но сразу у меня не получилось. А папа любил, чтобы получалось сразу: «раз, два — и в дамках». А раз с ходу не получилось — уже неинтересно. Велосипед стоял без дела.

На базаре он тоже спросом не пользовался. Мы с папой долго стояли на толкучке. Я все время держала его за руку или сидела на коленях, обняв за шею,—все боялась, что он исчезнет. Мы с ним сильно замерзли — было уже начало зимы. Папа уговаривал деревенскую тетку с мешками: «Веломашина у диревни нужна, як воздух, голова ты. Это ценная вещь. Усе на плечах несуть, надрываются, а ты, як барыня — мешки на машину поклала, она сама и везет. А ты идешь и только поплевываешь. Немцы — они тебе не дураки. У каждого в хозяйстве — пожалста тебе — веломашина, а то и две. А мы что, хужий? Вот и у тебя будить... Тебя як звать?»

- Груня.

- Эка якое имя! Бери, Груша, ще спасибо скажешь.

Женщина послушно вынула из чулка платочек с деньгами, отсчитала, тяжело вздохнула и отдала папе. Он ей погрузил мешки и показал, как надо идти сбоку велосипеда, тобы не задевать ногой за педаль.