Есенин, его жёны и одалиски - Павел Федорович Николаев

и показала подростка знаменитому психиатру. Тот констатировал: «Шизоидный компонент как следствие общей одарённости, граничащей с гениальностью».

Действительно, Александр Вольпин оставил своё имя в науке: разработал теорему в области диадических пространств. Она получила его имя – теорема Есенина-Вольпина. Создал научное направление в математической логике – ультраинтуиционизм.

Как и отец, Вольпин был любвеобилен (женился четыре раза). Детей ни от одной из супруг не имел. Свои последние годы провёл в доме престарелых под Бостоном. Умер в возрасте девяноста двух лет, забытым и отторгнутым великой мученицей Россией.

Глава 4. За гранью понимания

Ниоба[34]. Великая американская танцовщица Айседора Дункан родилась в 1878 году в Сан-Франциско. Её осознание себя относится к двухлетнему возрасту.

– Мои первые воспоминания, – говорила она, – связаны с пожаром. Я помню, как меня выбросили из верхнего окна в объятия полисмена. Отчётливо помню успокоительное ощущение – среди всеобщего возбуждения, визга и пламени – надёжности полисмена, шею которого я обвила ручонками. Я слышу безумный крик моей матери: «Мои мальчики, мои мальчики!» – и вижу, как толпа удерживает её, не пуская броситься в здание, в котором, как думала мать, остались двое моих братьев.

Отца Айседора долго не знала: мать рассталась с ним вскоре после её рождения. Обеспечить четверых детей она не могла, хотя целый день бегала по урокам (преподавала музыку). Но скудность бытия восполнялась духовной пищей.

– Когда я вспоминаю детство, – рассказывает Дункан, – я вижу перед собой пустой дом. Мать на уроках, мы, дети, сидим одни, вечно голодные, а зимой вечно мёрзнущие. Но хотя наша мать не могла дать нам физического воспитания, она давала нам достаточно духовной пищи. Мы забывали наш голод и холод, когда она играла нам Шопена или Шелли.

Артистический дар Айседоры проявился в четыре года и был порождён к жизни бедностью семьи.

– Когда я была совсем маленькая, у меня не было игрушек или детских забав. Я часто убегала одна в лес или на берег моря и там танцевала. Вскоре я почувствовала, что башмаки и моё платье меня стесняют. Мои тяжёлые башмаки воспринимались мною как цепи, и моя одежда была моей тюрьмой. И я всё с себя снимала. И там, где никто не видел меня, в полном одиночестве, я танцевала совершенно нагая у моря, и мне казалось, что море и все деревья танцуют со мной.

Впрочем, малышка танцевала везде и всюду, привлекая соседских детей. Чуть позже образовала кружок («школу») танцев. И тут доброжелатели посоветовали матери Айседоры разрешить ребёнку танцевать перед публикой; о чём позднее Дункан говорила:

– Вот почему я не люблю, когда дети танцуют за деньги, и я знаю, что значит танцевать за кусок хлеба.

Айседору рано отдали в школу, но дисциплина и скучное преподавание первых начатков знаний оказались не для неё: тянуло в лес, к морю, хотелось свободы поступков и независимости. Ни с одноклассниками, ни с учительницей взаимопонимания не было – полная отчуждённость (особенно с учительницей, которая невзлюбила самостоятельную и упрямую в противоречии ей ученицу). Промаявшись пять лет в школе, Айседора сделала первый решительный шаг в своей жизни:

– Когда мне исполнилось десять лет, классы[35] настолько разрослись, что я заявила матери о бесполезности дальше ходить в школу, поскольку это лишь напрасная трата времени, в которое я могу зарабатывать, что гораздо важнее. Я зачесала волосы на макушку и говорила всем, что мне шестнадцать лет. Так как я была очень высокой для своего возраста, мне верили. Моя сестра Элизабет, которую воспитывала бабушка, позднее переехала жить к нам и стала мне помогать в работе. Наши классы приобрели известность, и мы стали давать уроки в домах состоятельных жителей Сан-Франциско.

Дункан быстро добилась высокой материальной обеспеченности и мировой славы. О первой она говорила, что день ги лились как вода из водопроводного крана. О широчайшей известности артистки свидетельствует мировая пресса первой трети XX века. Но её жизнь не была сказкой о бедной Золушке, ставшей принцессой. Крайне впечатлительная и ранимая, она мучилась воспоминаниями об отце:

– Часто по ночам я слышу голос моего отца, кричащего «Мужайтесь! Они придут спасти нас». Он встретил свою смерть, держась за сиденье перевернувшейся лодки, в бушующих волнах у скал Фолмауса.

Трагедией, едва не погубившей великую танцовщицу, стала гибель её детей – Дейдри (возлюбленная Ирланди) и Патрика. Мужественная женщина не только нашла в себе силы пережить её, но и запечатлела на страницах книги «Моя жизнь».

«Я вошла в свою огромную студию. Время для репетиции ещё не наступило. Я решила немного отдохнуть и поднялась в свою комнату, где бросилась на диван. Я нашла там цветы и коробку конфет. Взяв одну и съев её, я думала: “В конце концов, я очень счастлива, может быть, я счастливейшая женщина в мире. Моё искусство, успех, богатство, любовь, но превыше всего мои чудесные дети”.

Я медленно ела конфеты и, улыбаясь про себя, думала: “Лоэнгрин[36] вернулся, всё пойдёт хорошо” – вдруг мой слух уловил странный нечеловеческий крик. Я повернула голову. Лоэнгрин стоял передо мной, шатаясь, как пьяный. Его колени подкосились, он упал передо мной, и с его губ сошли страшные слова:

– Дети… дети… умерли![37]

Помню, странное спокойствие овладело мной, только в горле я чувствовала жжение, словно я проглотила тлеющие угли. Но я не могла понять происходящего. Я нежно уговаривала Лоэнгрина, я пыталась его успокоить, я говорила ему, что это не может быть правдой. Только почувствовав в своих руках холодные ручки, которые никогда уже ответно не пожмут моих, я услыхала свой крик – тот же крик, который я слыхала при их рождении.

Я не могла плакать. Ко мне приходили толпы плачущих друзей. Толпы людей стояли и плакали в саду и на улице, но я не плакала».

Это произошло в Париже 19 апреля 1914 года. Подводя итоги случившегося, Дункан писала: «С тех пор всегда мною владеет лишь одно желание – скрыться… скрыться… скрыться от этого ужаса, и вся моя жизнь является лишь беспрерывным бегством от него».

От того, чтобы окончательно рассчитаться с жизнью, Ниобу нового времени удержала беременность. 1 августа она родила мальчика, которого хотела назвать Патриком, но:

«Стоял жаркий день, и окна были раскрыты. Мои крики, мои страдания, мои терзания сопровождались барабанной дробью, голосом глашатая и выкриками известия о мобилизации. Я же была убеждена, Дейдре и Патрик возвращаются ко мне.

…Наступил вечер. Моя комната была запружена людьми, любовавшимися ребёнком, который лежал у меня на руках.

– Теперь вы будете вновь счастливы, – говорили они.