Иосиф Лаврецкий - Эрнесто Че Геваро

— Дон Эрнесто! Имя генерала Хосе де ла Серны упоминается Марксом и Энгельсом в статье «Аякучо»,[4] в которой они описывают подробности этого исторического сражения, завершившего пятнадцатилетнюю войну за независимость Латинской Америки.

— Впервые слышу об этом, хотя не удивлен, ведь Маркс и Энгельс были универсальными учеными, они интересовались важнейшими событиями своего века, и сражение при Аякучо, окончательно закрепившее борьбу наших патриотов за независимость, не могло не привлечь их внимания.

Вернемся, однако, к моей жене Селии. Это была независимая натура; она не считалась с условностями нашей аристократической касты. Ее интересовала политика, по всем вопросам она высказывала свои собственные смелые, оригинальные суждения. И это несмотря на то, что она воспитывалась в закрытом католическом колледже. А может быть, именно благодаря этому, ведь Вольтер п Фидель Кастро тоже учились у иезуитов с известным всем результатом. Что касается религии, то и в этом вопросе у нас было полное согласие с Селией. Ни мы, ни наши дети в церковь не ходили. Селия в юности принимала участие в феминистском движении, боролась за предоставление женщинам избирательных прав. Одной из первых среди женщин Аргентины она села за руль автомобиля и даже отважилась поехать, в нарушение всех правил, по улице Флорида, а по ней разрешается лишь ходить пешеходам; одной из первых она отрезала косы, стала подписывать своим именем банковские чеки. В те годы ее поведение возмущало аристократов, ее считали экстравагантной, эксцентричной женщиной. Но то, что шокировало в ней других, нравилось мне — ее ум, ее независимый, свободолюбивый характер.

С чего мы начали нашу совместную жизнь? Селии досталась по наследству плантация иерба-матэ в провинции Мисионес. Вот мы и поселились там — хотели превратить ее в образцовое хозяйство. Цены тогда на иерба-матэ были высокими, недаром его называли «зеленым золотом». Я купил самые современные машины, попытался облегчить труд рабочих-сезонников — сборщиков этой культуры.

Аргентинцы большие охотники до иерба-матэ, они пьют его столь же много, как другие народы чай или кофе. Страстным любителем матэ был и мой сын. Наш поэт Фернан Сильва Вальдес говорит об этом приятном и целебном напитке:

Есть в тебе грубоватая резкостьИ крепость ладони мужской,Горький матэ.Ты везде и повсюду со мной,Когда весело мне и печально…Я пригублю тебя, и отхлынет от сердца тоска,Сгинут беды, и радость придет,В моем доме невзгоды растают.[5]

Матэ доставляет людям радость, удовольствие. Но тем, кто выращивал эту культуру, матэ причинял неисчислимые страдания.

Рабочие плантации иерба-матэ находились на положении отверженных, каторжников, хозяин плантации распоряжался их жизнью и смертью, мог их безнаказанно избить и даже убить. Работали они не то чтобы за гроши, а за талоны — «вале», взамен которых получали в хозяйской лавке продукты второго сорта и всякую мелочь, причем хозяин сбывал им любую дрянь втридорога. Да к тому же отравлял их алкоголем, которого в лавке имелись неограниченные запасы. Любое организованное сопротивление рабочих жестоко подавлялось плантаторами и полицией.

Я первым делом отменил талоны и начал выплачивать рабочим заработную плату деньгами. Я также запретил продавать алкоголь на плантации. И сразу нажил себе врагов в лице окрестных плантаторов. Сперва плантаторы посчитали меня за сумасшедшего, но потом, убедившись, что я в здравом уме, стали называть коммунистом. По своим политическим симпатиям я тогда был радикалом, сторонником партии Гражданский радикальный союз. Это демократическая партия, ее глава президент Ипполито Иригойен, находившийся в то время у власти, сделал много полезного для страны, он выступал за независимую внешнюю политику, соблюдал конституцию. Плантаторы угрожали мне расправой. Тогда в Мисионес царил полный произвол. Местные власти, полиция были в руках плантаторов. Я не из робкого десятка, но рисковать Селией не считал себя вправе. Решил переселиться в Росарио, второй по величине город Аргентины, и открыть там фабрику по переработке парагвайского чая. Здесь 14 июня 1928 года и родился за месяц до положенного срока Че, которого Селия нарекла в мою честь Эрнесто. Мы его звали дома Тэтэ.

Мои планы открыть фабрику в Росарио тоже не увенчались успехом. Как раз разразился мировой экономический кризис. Экономика Аргентины, зависевшая от Нью-Йорка и Лондона, тоже сильно потерпела от кризиса. Сократилась внешняя торговля, цены на наше сырье на мировом рынке катастрофически упали, обанкротились многие фирмы, появилась безработица. Я не смог получить кредитов, на которые рассчитывал. Пришлось от планов стать фабрикантом отказаться и вернуться в Мисионес на плантацию.

2 мая 1930 года, я очень хорошо помню этот день, мы направились с Селией и Тэтэ в плавательный бассейн купаться, Селия была хорошей пловчихой и обожала плавать. День выдался прохладный, дул резкий, холодный ветер. Тэтз вдруг закашлялся, стал задыхаться. Мы отнесли его немедленно к врачу, который констатировал у мальчика астму. Возможно, он простудился, возможно, что у него была врожденная склонность к этой болезни, которой в детстве страдала и Селия.

Тогда врачи были бессильны перед астмой. Теперь врачи утверждают, что астма аллергического происхождения. Но в те времена они не знали даже этого. Единственно, что они могли нам посоветовать, — это переменить климат. Мы выбрали Кордову, самую «здоровую» нашу провинцию, расположенную в гористой местности. Ее чистый, прозрачный воздух, насыщенный ароматом хвойных лесов, считается целебным. Без сожаления мы продали нашу плантацию, купили дом — «Виллу Нидию» в местечке Альта-Грасия, расположенном близ города Кордова, в двух тысячах метров над уровнем моря. Я стал работать подрядчиком по строительству домов, Селия смотрела за больным Тэтэ.

С того злосчастного 2 мая 1930 года у него почти ежедневно, вернее — еженощно, повторялись приступы астмы. Я спал рядом с его кроваткой и, когда Тэтэ начинал задыхаться, брал его на руки, качал и успокаивал, пока не проходил приступ и обессиленный мальчик не засылал. Часто это случалось только под утро.

Вслед за Тэтэ у нас родилось еще четверо детей — Селия (нареченная в честь моей жены), Роберто (в честь моего отца), Анна Мария (в честь моей матери), Хуан Мартин (в честь отца моей жены). Все они, как и Тэтэ, получили высшее образование. Дочери стали архитекторами, Роберто — адвокат, Хуан Мартин — проектировщик. Росли они нормально, особых забот нам не доставляли.